Действия Чеченской Конной дивизии против Махновцев

Ещё одни мемуары, офицер, правда, из другого подразделения, но воткну сюда же, что б не засорять ветку....

А. А. ОЛЕНИН
1-я ШКОЛЬНАЯ БАТАРЕЯ
Записки капитана Добровольческой армии (1920—1921 гг.) (Отрывок)
…….
В Армавире школа пробыла до сентября месяца 1919 года, когда, соглас¬но приказу главнокомандующего, она была переведена в г. Севастополь, где и была расквартирована на Северной стороне в крепости и в казармах 13-й Артиллерийской бригады. Но не вся школа дошла до Севастополя. Послед¬ний эшелон, с нашей 3-й батареей, был атакован по пути махновцами в рай¬оне Орехово—Пологи, прямо из вагонов вступил в бой и так потом и остал¬ся на фронте.
Но и мы (1-я Школьная батарея) не долго пробыли в Севастополе, так как, прибыв туда 17 сентября, уже 25-го мы, согласно предписанию комен¬данта крепости, выступили в поход против махновцев, ширящееся восста¬ние которых начинало уже серьезно угрожать тылам наступавшей на север Добровольческой армии. Для их ликвидации с разных участков фронта и из Крыма были высланы отдельные и разной силы отряды. <...> Все эти части составляли так называемую Южную группу войск.
По тревоге, ночью с 24-го на 25-е сентября 1919 года 1-я Школьная бата¬рея была поднята и, уже рано утром, войдя в состав отряда полковника Аметистова, погружена в вагоны на станции Мекензиевы Горы для следования на станцию Ново-Алексеевка, откуда, собственно, и должен был начаться наш поход против махновцев.
Начальник отряда полковник Аметистов, маленького роста, с двумя ака¬демическими значками на груди (Академии Генерального Штаба и Духов¬ной Академии), по первому впечатлению доверия не внушал, но говорили, что недавно он неплохо исполнял обязанности начальника штаба 1-й Тер¬ской дивизии. Вероятно, оттуда он сохранил казачью привычку и ходить и ездить с нагайкой.
В состав отряда входили: 1-я Школьная батарея — командир полковник Успенский, артиллерийская рота (из учебной команды Артшколы) — коман¬дир штабс-капитан Иевлев, рота Славянского (или Симферопольского — точно не помню) полка и самодельный бронепоезд, вооруженный пулемета¬ми и одной б дм. гаубицей, под командой офицера нашей батареи капитана Нагибина. Роль конницы исполняла моя, усиленная до 25-ти шашек, коман-
192
да артиллерийских разведчиков. Весь отряд с обозом насчитывал до 300—350 человек.
Прибыв и выгрузившись на станции Ново-Алексеевка, отряд простоял там два дня, производя разведку противника. Для этой цели был выделен особый разведывательный отряд под моей командой <...> силой до 50-ти человек.
Любопытный эпизод произошел однажды, в день моей отправки в раз¬ведку в село Петровское. Ввиду дальности расстояния (35 километров от станции Ново-Алексеевка) было решено мой разведывательный отряд под¬везти по железной дороге возможно ближе к Петровскому, а именно: до станции Юрицино, откуда я, собственно, и должен был идти в разведку.
В день выступления, производя погрузку отряда в вагоны на станции Но¬во-Алексеевка, я вдруг увидел ворвавшуюся на станционный двор какую-то банду человек в двадцать самого дикого вида. На полудиких жеребцах, боль¬шинство без седел, на попонках или бабьих цветных подушках, некоторые с винтовками, иные с шашками или морскими палашами, в косматых папахах и полушубках — орды этих «печенегов» производили жуткое впечатление. Во главе ехал какой-то господин в совершенно невероятном фантастическом костюме: на голове — черная «кубанка», щека раздута флюсом и перевязана белым платком, на ногах — чакчары и валенки со шпорами, поверх кителя на одном плече — черная кабардинская бурка, на боку — гусарская сабля. Все это сидело на громадном жеребце с косматой гривой в репьях. Подскакивают к перрону, слезают с коней. Командиру держит стремя молодой казачок с подбитым глазом. «Ванька, скгути папигоску!..» Ванька (казачок) лезет в кар¬ман штанов, достает табак, папиросную бумагу, крутит и слюнит своему «ба¬рину» папироску, закуривает и сует ее ему прямо в рот. Несколько затяжек, плевков, и странная фигура обращается ко мне: «Газгешите пгедставиться, капитан Бген-де-Беги!» (Брен-де-Бери).
— Капитан Оленин, чем могу служить?
— Возьмите меня с собой.
— Простите, не могу, — стараюсь отделаться, — обратитесь к начальни¬ку отряда.
«Капитан» отправился к полковнику Аметистову, я же поспешил закон¬чить погрузку и уехать. Через день возвращаюсь из разведки и нахожу его и его «печенегов», расположившихся в отряде по-домашнему. Некоторое время потом он болтался с нами, неизменно на походе в тачанке, имея сза¬ди привязанного своего «боевого коня». Так же неожиданно он потом и ис¬чез, но уже значительно в составе распухнув (особенно в конском и подво¬дами). Наши солдаты, по-солдатски же метко его перекрестили в капитана «Бей-да-Бери». Потом до нас доходили слухи, что его отряд стал так велик, что если голова его была в Мелитополе, то хвост находился в Симферополе. Откуда он появился, куда потом пропал — так никто никогда и не узнал. Много позже, уже в январе 1920 года, я мельком видел его еще раз. В лю¬тый мороз и вьюгу мы ночью отходили с перекопских позиций на Юшунь и в пути обогнали небольшую пешую группу, видимо, совершенно измотан¬ных людей, во главе которых шествовала знакомая нам трагикомическая фигура «капитана» Брен-де-Бери с неизменно завязанной щекой и волоча¬щейся по замерзшим кочкам гусарской саблей. Но уже без пышных обозов и боевых коней — вид их был жалкий.
Другой такой же авантюрист, «работавший» самостоятельно, объявился несколько позже, по отъезде полковника Аметистова в Севастополь. Этот назывался «ротмистром» Моисеевым и носил черкеску. Он тоже только промелькнул.
По возвращении моем из разведки из села Петровского, где были обна¬ружены махновские части, отряд, пополненный казаками «капитана» Брен-де-Бери, выступил (28 или 29 сентября) походным порядком на село Григорьевку, которое и занял без боя, так как занимавшие его махновцы при нашем приближении как сквозь землю провалились. Как мы убедились позже, это была их излюбленная тактика. Открытого боя они почти никогда
193
не принимали, предпочитая ночные нападения, а потому либо заблаговре¬менно уходили, либо на месте превращались в мирных мужиков. Сидит себе этакий бородатый дядя, ухмыляется и кавун (арбуз) ножом ковыряет. Одет, как все, «обрез» (укороченная домашним способом винтовка) и патро¬ны давно в полове спрятаны — вот и подите его возьмите! От своих земля¬ков-односельчан или родных, у которых мы, иногда ничего не подозревая, стояли на квартирах, они всегда были прекрасно осведомлены о каждом на¬шем шаге и немедленно же принимали меры либо для исчезновения, либо для внезапного ночного нападения. Передвигались они с молниеносной бы¬стротой на тачанках. Все это вместе взятое, т.е. быстрота передвижения, способность обрушиваться, как снег на голову, — делало борьбу с ними очень затруднительной. <...>
Единственно кто, ненавидя махновцев, нам действительно помогал — это были разоренные ими немцы-колонисты. Их знание местных условий и людей, а часто и добровольная вооруженная помощь приносили нам боль¬шую пользу.
При занятии с. Григорьевки мы впервые видели, как работает «капитан» Брен-де-Бери со своими молодцами. Весь поход ехавший на тачанке, он приказал подать себе «боевого коня» (жеребца в репьях), скомандовал что-то и, не дожидаясь занятия остальными частями их исходных для атаки положений, с диким ревом и улюлюканием бросился в атаку. Войдя в село, мы нашли его на площади у волостного правления, чинящего суд и распра¬ву, то есть порющего мужиков и собирающего военную добычу — несколь¬ко винтовок, седел и патронов, брошенных при отходе махновцами. Выслу¬шав замечание начальника отряда, что так делать не годится, он искренне удивился... и в будущем продолжал воевать по-своему.
Из Григорьевки отряд вышел на железную дорогу, переночевал на стан¬ции Сокологорное и к вечеру следующего дня, следуя на север, дошел до станции Акимовка, где и расположился. Туда же подошел и наш бронепоезд.
Первая ночь прошла спокойно, хотя наше положение в Акимовской ло¬щине, окруженной почти со всех сторон небольшими холмами и с остав¬шимся у нас в тылу, никем не охраняемым жел<езно>-дор<ожным> мос¬том — было рискованным. <...> Тем не менее для его охраны никто послан не был, а наутро первое, что мы увидели, — были клубы дыма над тем мес¬том, где вчера еще был мост. Целый день мы просидели в Акимовке в без¬действии, хотя присутствие пока еще невидимого противника ощущалось всеми. К вечеру я получил приказание ехать в разведку в деревню Родионовку (в 8-ми верстах на восток от Акимовки). Не прошел я и половины пути, как стемнело. Дозоры стянулись ко мне, головной разъезд с любимым моим лихим разведчиком Растиловым пропал в тьме безлунной, беззвезд¬ной, тихой ночи. Едем дальше на ощупь, уже ничего не видя, но чувствуя близость жилья по запаху жженого кизяка и еще чего-то неуловимого, но такого знакомого специфически деревенского. Кажется, что мы уже совсем близко, лошадь подо мной идет осторожно, вся собравшись, прядает ушами, разведчики идут «на хвост», тесно сомкнувшись... Впереди, из темноты вы¬растает бугор. Подъезжаю, останавливаюсь, чтобы с него «оглядеться»... и буквально в десяти, пятнадцати шагах от себя и несколько вправо различаю силуэты двух тачанок! В тот же момент прямо перед собой, со стороны де¬ревни слышу — сначала выстрелы, а затем топот скачущих лошадей. Сооб¬ражаю, что это мой разъезд несется прямо на махновские тачанки. Хочу остановить, задержать. Момент колебания, так как боюсь выдать себя и всю разведку, — и я не выдерживаю: «Растилов! Стой!..» Поздно, — он уже между тачанок, а с них по нам уже хлещет пулеметный огонь. Огонь слепит, пули свищут, и все бросаются врассыпную. Отскочив, собираю людей, про¬веряю. Все на лицо, кроме Растилова и еще одного разведчика. Делать боль¬ше в этой темени нам нечего. Как противника, так, к сожалению, и себя — мы обнаружили. Возвращаюсь домой в Акимовку с докладом. Все ложатся спать. Мне не спится, я не раздеваюсь и поминутно бегаю в команду спра¬виться — не вернулись ли мои оставшиеся у Родионовки разведчики. И это
194
было нашим счастьем, так как только что было мне доложили, что один из разведчиков вернулся, притащив с собой седло с убитого под ним коня, и я уже было собирался ложиться спать, как вдруг с треском и звоном посыпа¬лись стекла в нашей хате, а по стенам резануло несколько пулеметных оче¬редей. Пока так неожиданно разбуженные офицеры искали сапоги и ору¬жие, я уже был на батарее. С дежурными номерами и подбежавшими раз¬ведчиками я немедленно, не теряя ни секунды, открыл огонь картечью по частоколу прямо перед батареей, откуда на нас сыпался дождь пулеметных пуль. Этого оказалось достаточно, чтобы махновцы отпрянули. Пользуясь темнотой, они вплотную подползли к нашему расположению, и, не заметь их один из постов нашего сторожевого охранения, открывший по ним огонь, они бы втихомолку нас всех перерезали. Но будучи обнаружены, они сами были вынуждены открыть стрельбу, да еще, на свое несчастье, как раз по хате, в которой я случайно бодрствовал. Наша пехота, развернувшаяся было для контратаки, за частоколом уже никого не нашла. Как обычно, мах¬новцы исчезли, как духи. К этому времени уже совсем рассвело и можно было бы спокойно поспать, но на этот раз мне помешало уже радостное происшествие. Веселый, ухмыляющийся и немного навеселе, прикатил на тачанке с мужиком за кучера мой Растилов, приведя в поводу и своего коня. Оказалось, что, проскочив между двумя пулеметами на тачанках, он в тем¬ноте сбился направлением и вместо Акимовки прискакал в Родионовку. На его счастье, его никто не опознал, и он решил там поужинать и переноче¬вать... Хозяин хаты, в которую он постучался, оказался сговорчивым... — напоил, накормил, спать уложил и вот, наконец, привез его в Акимовку.
Но махновцы нас не оставили и, очевидно, получив подкрепление артил¬лерией, целый день нас из бугров обстреливали. Много вреда их снаряды нам не приносили, но положение наше в «акимовской дыре» было неснос¬ным. Наконец, с наступлением темноты, мы из этой мышеловки вырвались, оставив на станции наш бронепоезд, так как из-за взорванного железно-дор[ожного] моста его вывезти было нельзя. Командир его, капитан На¬гибин, не пожелал бросить и тоже остался, так что впереди нам еще пред¬стояло выручать его из беды. Отряд ночным форсированным маршем ото¬шел через Григорьевну на станцию Юрицино, где встретился с отрядом полковника Высоцкого (командир 2-й Школьной батареи). Последний не¬медленно же повел свой отряд на выручку команды бронепоезда. К вечеру он вернулся, благополучно выполнив свою задачу. Капитан Нагибин, его команда и пулеметы были с осажденного махновцами бронепоезда сняты, орудие испорчено.
Из Юрицина полковник Аметистов был вызван в Севастополь и больше к отряду не вернулся.<...>
В Джанкое отряд был переформирован, пополнен, и 18 октября 1919 года в командование им вступил наш помощник начальника Артшколы по строевой части — полковник Н. М. Попов.
23 октября 1919 года отряд в составе: 1-й Школьной батареи, артилле¬рийской роты, 1-й и 2-й рот немцев-колонистов и моего сводного эскадрона (85 шашек) из артиллерийских разведчиков, конных разведчиков 1-й роты немцев-колонистов (в большинстве из бывших солдат л.-гв. Кирасирского полка) и Симферопольского партизанского кавалерийского взвода, — всего силой до 600 штыков и шашек, — выступил в поход в Северную Таврию. Надо отметить, что как сформировавшиеся на месте роты немцев-колони¬стов, так и их партизанский, пришедший из Симферополя, конный взвод — присоединились к нам добровольно, придя под командой своих офицеров, на собственных конях и со своим вооружением. <...>
Полковник Попов, несмотря на свою боевую славу и соответствующую ей суровую внешность — с отрывистой речью, громовым басом, — был до¬брейшей души человек с наивной подчас верой в миролюбие и добродушие каждого русского мужика. Драться, воевать он был готов всегда и с кем угодно — за что позже, на Перекопе, и был окрещен «Черным дьяволом» (он ездил на громадном вороном гунтере), но считал, что на русского мужи-
195
ка-махновца можно воздействовать и словом. Помню характерный в этом смысле весьма комический случай попытки такого воздействия. Население села Громовки вместо ожидаемых полковником Поповым хлеба-соли встре¬тило нас огнем. Завязался короткий бой, в результате которого Громовка была нами занята. Я преследовал отходивших махновцев. Возвращаюсь на¬зад к отряду и вижу картину. Несколько на отлете от села, под ветряной ме¬льницей — толпа мужиков без шапок. Над ней, на площадке мельницы — возвышается импозантная фигура полковника Попова с развевающейся се¬дой бородой. Он в гневе, мужики топчутся, смотрят в землю. Гробовая ти¬шина, и вдруг, с высоты мельницы, по всему чистому полю несется: «<...> Я..., — пауза, — с вами... — не разговариваю!..» Мужики совсем поникли головами. Мы смеемся, их разгоняем, а они не идут, не верят — думают, что еще что будет. Оказывается, наш полковник очень на громовцев обиделся и хотел на них воздействовать словом. Ну — и воздействовал! Позже он по¬нял, что слово словом, а меры надо принимать иные и более решительные и суровые. <...> Почти всюду на своем пути отряд встречал неблагожелатель¬ное, а то и прямо враждебное отношение зараженного большевизмом и махновщиной местного населения, выражавшееся как в пассивном сопро¬тивлении (затруднение с добыванием сведений о противнике, продовольст¬вия, фуража), так и в активной, вооруженной помощи бандам Махно.
Из Громовки мы двинулись на лежащее от нее в одном переходе знаме¬нитое имение Фальцфейна — Аскания-Нова. Там все было разгромлено. Не¬сколько человек местных старожилов — бывших служащих имения, нам рассказывали, что до нас тут побывали и большевики, и махновцы и все опустошили. В единственном в своем роде зоологическом саду-питомнике среди природы, кроме нескольких экземпляров какого-то диковинного зве¬рья, ничего не осталось. Рыбы пошли на уху, птицы и козы на жаркое, верб¬людов и зеброидов увели с собой и только со страусами ничего не могли по¬делать. Косоглазому нашему весельчаку «Ходе» — юному поручику Червоненко, пожелавшему было на них прокатиться верхом, старик-сторож, предварительно сплюнув, довольно непочтительно заметил, что: «Якись ду¬рень хотив також попробувати — тай убывся!» Потом так Ходю и дразни¬ли — «Ходя-дурень».
Далее, следуя в общем направлении на город Каховку на Днепре и под¬ходя к селу Черненька, мы все чаще и чаще слышали рассказы о зверствах, чинимых в этих местах над населением каким-то беглым (вернее, Великой Бескровной выпущенным) каторжником по прозванию «Яшка-Сибиряк». Жаловались, что с ним нет сладу, что его все боятся, как огня, — так он тер¬роризировал целый край: крал, грабил, поджигал, насиловал женщин, уби¬вал — и все безнаказанно. Накануне нашего подхода к Черненьке он выре¬зал там целую семью какого-то бывшего управляющего какого-то бывшего имения. Хладнокровно вырезал всех: отца, мать и детей.
Черненьку мы взяли с боя, после которого я с эскадроном был послан обойти и вычистить от махновцев разбросанные кругом хуторки. Проходя около одного из них, слышу выстрелы, а мимо головы: тью...тью — пульки. Приказал спешиться, обыскать хутор. Через несколько минут мои всадники вытащили из половы здоровенного, лет под пятьдесят, дядю. Морда звери¬ная, в плечах косая сажень, в громадных ручищах — винтовка. .Меня так и осенило: «Яшка-Сибиряк!» Приказал посадить на только что отбитую у мах¬новцев тачанку — и айда в Черненьку! Там на площади у церкви столпотво¬рение — толпа мужиков и баб и окруженный офицерами наш начальник отряда, чинящий суд и расправу. Не успел я появиться со своим пленным на площади, как был окружен толпой, узнавшей Яшку. «Яшка!» — «Сиби¬ряк!..» — «Дайте его нам, сукина сына!» Полковник Попов, все видевший и все слышавший, приказал было Яшку расстрелять. Куда там! «Мало ему проклятому!» — «Чего стрелять — повесить его, повесить душегуба!..» Вой, крики — лезут (особенно бабы) прямо на тачанку. А Яшка и бровью не мор¬гнет — сидит, как истукан. Полковник только рукой махнул: «Ну, -- гово¬рит, — суд народный — суд Божий, капитан Оленин, распорядитесь!..» —
196
«Слушаюсь!» Через несколько минут Яшка уже висел на ближайшем дере¬ве. <...> Сознаюсь, все это время я не спускал с него взгляда. Чувствовалась в нем и какая-то дремучая, звериная сила, и сознание своей правоты, и пол¬ное приятие неизбежного конца. «Я свое дело сделал — делайте вы свое» — вот что говорил его, из-под нависших седых бровей, презрительный взгляд. Слезая с тачанки, он только как-то крякнул: «Попался Яшка!..» Затем, уже с петлей на шее, перекрестился, поклонился на все стороны и, просипев: «Прощайте, православные!» — повис. Кстати, экзекуцию производили охот¬ники из партизанского взвода немцев-колонистов моего эскадрона, причем охотниками... оказался весь взвод! Прекрасные солдаты, надежные и вер¬ные — они были жестоки. Пленных они не брали, а если брали, то до штаба отряда не доводили никогда. Когда-то богатые сельские хозяева, ныне дотла разоренные махновцами, они им мстили сознательно, жестоко и холодно. Но так же расправлялись с ними махновцы.
Как-то нам пришлось, не найдя ночлега в небольшом, сожженном дотла имении В<еликого> К<нязя> Михаила Александровича, заночевать в лежа¬щей поблизости немецкой колонии (названия не помню). Подошли мы к ней уже затемно. Ночь надвинулась непроглядная, дождливая. Въезд на ули¬цу был чем-то прегражден — какой-то белой широкой полосой. Я слез с коня, осторожно тронул ногой — оказалось, что это посыпанная песочком, утрамбованная через грязь наезженного чернозема дорожка. Такие же до¬рожки соединяли все дома в колонии, как вдоль, так и поперек улицы. Вся эта немецкая красота копытами наших лошадей была мгновенно приведена в негодность, но тем не менее встретили нас колонисты очень радушно. Староста, к которому я прежде всего заехал, справился сейчас же, сколько в отряде людей и лошадей, немедленно отдал какие-то распоряжения и про¬сил ни о чем не беспокоиться, так как он сам распределит отряд по кварти¬рам и обо всем позаботится. На следующий день наши солдаты не могли на¬хвалиться — так их немцы накануне вечером угостили. Расставаясь с нами, староста попросил начальника отряда оставить им несколько винтовок и патроны для защиты от махновцев. Все это было им дано, но мало помогло, так как несколько позже, когда мы были уже в Каменке, приехал оттуда один из них с известием, что через несколько дней после нашего ухода на¬грянули к ним махновцы и в отместку за радушный наш прием жителей пе¬ребили всех поголовно, а колонию сожгли дотла. Случайно спасшийся и прибежавший к нам немец так у нас и остался, и можно себе представить, как потом он обходился с пленными махновцами. Они долго не жили.
1 ноября, взяв коротким ударом город Каховку (напротив г. Бериславля на Днепре), отряд простоял там десять дней, охраняя переправы через Днепр и производя разведку противника, после чего опять выступил в поход вверх по Днепру в направлении на село Каменку.
В пути, в одном из громаднейших сел (название не помню), через кото¬рое мы проходили, нам сообщили, что в селе скрываются два видных мах¬новца — на побывке у родных. Дело было под вечер, и начальник отряда ре¬шил расположиться здесь на ночлег. Мне же было приказано обоих махнов¬цев найти и доставить в штаб отряда. Поздней ночью, взяв с собой человек десять разведчиков, в сопровождении проводника, я отправился на ловлю. Найдя хату, в которой по сведениям находились махновцы, и оцепив ее кру¬гом, я с моим вахмистром Беком (немец-колонист) и взводным 2-го взвода Толстовым (красавец, гусар Александрийского полка) подошел к дверям. Налево от дверей, через неплотно прилегающие ставни, пробивается свет, окно направо — ставнями не закрыто, и в нем темно. Тесно прижавшись к дверям, чтобы нас не было из окон видно, стучим — просим впустить пере¬ночевать. В ответ — молчание. Стучим опять, свет в левом окне гаснет, в ле¬вой половине хаты слышно какое-то движение, придушенные голоса. Пло¬хо! Бек еще пытается уговорить открыть дверь по-доброму, но я уже не жду, прикладом выбиваю правое окно и в сопровождении Толстова в него ныряю. В хате темно. Поворот налево, скачок через сени, и, впустив на ходу через входную дверь Бека, мы врываемся в левую половину. Там одни бабы.
197
детвора. Назад, в сени и видим, как наверху в отворе чердака исчезает лест¬ница, которую кто-то за собой вытягивает. «Ага, вот они где!» Выстрел — и лестница падает вниз, нам на головы. Быстро ее приставляем и, бросив вин¬товки, с револьверами в руках, лезем на чердак. Впереди я, за мной Толстов. На чердаке — никого, но в крыше разобраны черепицы и в зияющей дыре видна чья-то нога. Стреляю и слышу, как снаружи что-то шуршит, скользит по крыше и падает вниз в огороды. Там тоже кто-то стреляет, слы¬шим голоса, возню, и все стихает. Чиркаем спичками, чтобы получше огля¬деться, и в одном из углов, под самой крышей видим кого-то шевелящегося под кучей овчин. Выстрел, второй — это Толстов, думая, что там второй махновец, стреляет. Подходим, сбрасываем овчины, а под ними... ста¬рая-престарая баба... бабушка — уже не дышит! Молча переглядываемся, руки невольно тянутся к шапкам... Толстов, бледный как полотно, хочет что-то сказать и молча отворачивается. Да и что тут скажешь — война, да еще и гражданская, а бабушку мы долго не забудем... И не забыли. Тихо слезаем вниз — там уже все кончено. Оба махновца прямо с крыши попали в руки расставленного снаружи оцепления. На другой день их по приказа¬нию начальника отряда судили военно-полевым судом и расстреляли. Томи¬тельная процедура суда в составе смущенных своей задачей судить и по праву и по правде старых боевых офицеров была гнетуща, тем более, что приговор уже вперед был всем известен, так как ни выпустить, ни взять с собой мы их не могли. Позже, может быть, не по праву, но по правде, я рас¬стреливал, когда это было неизбежно, без суда.
Через несколько дней, 15 ноября, мы подходили к селу Каменка. Я, как обычно, шел с эскадроном в авангарде. Был солнечный, теплый день, но что за чудо — вся Каменка точно в снегу! Густые хлопья снега так и вьются, па¬дают и белым слоем покрывают деревья, крыши домов, улицы. Только вбли¬зи разобрали, в чем дело. Оказалось, что это не снег, а пух! Пух из еврей¬ских перин, распоротых казачьими шашками, выпущенный по ветру. Это — части Терской казачьей дивизии, разгромив и преследуя бежавших через Днепр в Никополь махновцев, на прощанье, уходя из Каменки, прошлись по еврейским квартирам.
В Каменке, громадном селе на берегу Днепра напротив города Никопо¬ля, где, по сведениям, было сосредоточено до тринадцати тысяч махновцев, наш отряд, охраняя переправы, простоял до 26 декабря. Для обеспечения своего правого фланга и охраны проходов через плавни и речку Конскую, в село Водимо был выдвинут отдельный отряд под моей командой в составе: моего сводного эскадрона, взвода артиллерии, двух пулеметов и роты пехо¬ты. Несколько позже, при подходе отряда полковника Маркевича мне при¬дали еще одну роту пехоты.
В Водине моя задача была нелегка. Население, состоявшее главным об¬разом из мужиков постарше, сыновья которых почти все поголовно были у Махно, относилось к нам явно враждебно. На квартиры нас не пускали или пускали неохотно, ссылаясь на тесноту, на тиф. Помогало это им, конечно, мало, так как «тифозные» хаты оказывались как раз наилучшими, и мы их бесстрашно занимали. Продовольствия и фуража было тоже трудно добить¬ся, хотя мы за все платили. Пришлось выпороть старшину, после чего уже все наладилось. Трудно было там организовать и охрану, так как широко раскинувшееся село (5 верст по фронту и 3 версты в глубину), тесно при¬мыкавшее к трудно для нас проходимым и прекрасно знакомым махновцам плавням, требовало для своей охраны больших сил.
Пришлось линию сторожевого охранения выдвинуть далеко вперед за плавни, к самому берегу Днепра, связав его конными разъездами. При¬шлось также объявить населению, что всякая попытка переправы через Днепр в оба конца будет караться расстрелом. И действительно, несколько человек, пойманных на Днепре и в плавнях с оружием, были расстреляны. У одного из них, лазутчика из Никополя, нашли в кармане как раз мое объ¬явление о запрещении переправ. Но, конечно, нашлось несколько человек, работавших и на нас. Особенно ловким оказался один старик-рыбак, посто-
198
янно бывавший за Днепром и привозивший нам ценные сведения о против¬нике. Он так к нам привязался, что, когда мы уходили, бросил все свое иму¬щество, то есть лодку и сети, и ушел с нами в Крым.
В постоянном ожидании излюбленных махновцами ночных налетов я ча¬сто со всем отрядом неожиданно ночью менял свое расположение, но от зоркого взора старшины никуда нельзя было скрыться. Утром, ни свет ни заря, в дверях уже появлялась его в три погибели согнутая фигура. Слад¬ким, заискивающим голоском он докладывал моему конному вестовому Бондаренке, что принес для Его Высокородия «гуску»...
Однажды при таком переезде, войдя в хату, я увидел за столом здоро¬венного, бородатого, еще не старого мужика. Он с аппетитом ужинал. Но для ужина время было необычно позднее, да и весь облик его показался мне каким-то нездешним, недомашним. Я невольно насторожился. Поздоровал¬ся. Он так весело, задорно ответил, широко сверкнув зубами, что даже и Бек, мой вахмистр, ни на шаг от меня не отходивший и спавший со мной, несмотря на врожденную свою подозрительность, — заулыбался. Легли спать все в одной горнице, а ночью его и след простыл. Потом из допроса хозяйки и соседей узнал, что спали мы в одной хате с махновцем...
Между тем начинало делаться сильно холодно. Выпал снег, начались мо¬розы. Надо было как-то позаботиться о людях моего эскадрона, замерзаю¬щих в постоянных разъездах. Я обратил внимание, что местные жители все одеты в прекрасные нагольные шубы и полушубки. Вызвал старшину, сот¬ских и предложил им самим собрать нужное мне количество полушубков и шапок у мужиков побогаче. Боясь самоуправства солдат, они охотно согла¬сились, и через неделю весь мой эскадрон весело щеголял в белых с черной оторочкой полушубках и черных с белым верхом шапках. Этот белый кон¬ный строй был очень красив, и солдаты сами себя называли «настоящими белогвардейцами».
Верстах в десяти от Водина, несколько дальше от Днепра, находилось село поменьше — Днепровка. Там к нам относились иначе. Однажды к на¬чальнику отряда явился днепровский старшина и попросил его выйти с ним на улицу. А там стояло десятка полтора-два подвод, груженных фуражом, мясом, салом и всяческим иным добром — дар села Днепровки отряду. Лю¬бопытно, что в Водине население было сплошь «хохлацкое», тогда как в Днепровке — «кацапское».
С включением в наш отряд отряда полковника Маркевича, он сильно увеличился, но и надвигалась на него сила более грозная — красная армия. Ползли слухи о наших неудачах на главном фронте, об отходе всей Добро¬вольческой армии на Кубань и [в] Крым. Наконец и мы получили распоря¬жение быть готовыми к выступлению для отхода на перекопские позиции. Но на прощанье не обошлось без комического и весьма «бытового» эпизо¬да. Вахмистру Беку было поручено найти спрятанное махновцами в Водине у какой-то бабы военное имущество. Нашел бабу, баба упирается — ничего не знает. Надо обращаться к испытанному средству: припугнуть поркой, а то и впрямь выпороть. У Бека в руках плеть. «Ложись!» Баба растерянно смотрит — видно, не понимает. «Ложись, говорят тебе, стерва, подымай юбку!..» Баба совсем застыдилась, оглянулась на стоящих кругом бравых молодцов и вдруг, решительно задрав подол, легла... навзничь!.. Этого и ви¬давший виды вахмистр не выдержал и плеть бросил: «Тьфу!.. По коням, братцы, за мной!..», а «братцы» гогочут. Так ни с чем и вернулся.
26 декабря 1919 года отряд полковника Попова из Каменки и Водина вы¬ступил в обратный поход уже под давлением большевиков. После семиднев¬ного похода, пройдя через села: Верхн<ий> Рогачек, Вознесенку, Успенку, Аскания-Нова и Ново-Григорьевку — отряд 2 января 1920 года вступил в го¬род Перекоп. Начав реформироваться еще в пути, он тут расформировался окончательно. 1-я и 2-я Школьные батареи отдельным Школьным дивизио¬ном, под командой полковника Попова, вошли в состав 34-й пехотной диви¬зии генерала Стекасимова.
…..
11 августа 1920 года, согласно приказу Главнокомандующего, генерала барона Врангеля от 7 июля и предписанию инспектора артиллерии от 5 ав¬густа, 1-я и 2-я Школьные батареи были выделены из состава Артшколы и отдельным Школьным дивизионом включены в состав 6-й Артиллерийской бригады. Во исполнение сего 12 сентября 1920 года наша 1-я батарея снова выступила на фронт.
….
Вскоре затем (начало октября 1920 года) был получен приказ — всей 6-й дивизии перейти под Александровск на смену частям 1-го «цветного» корпу¬са генерала Кутепова, который весь стягивался в кулак в район села Серогоз.
Чувствовался конец, и мы выступили в поход с тяжелым чувством, пони¬мая, что нами решено, в крайнем случае, и пожертвовать. Предчувствия наши сбылись, и кончился этот наш поход гибелью всей батареи.
Мы выступили двумя колоннами, фланговым маршем, имея противника слева, причем любопытно для нравов того времени отметить, что артилле¬рия шла в левой, ближайшей к противнику, колонне, а пехота — в правой!..
Проделав утомительный стопятидесятиверстный переход через Серогозы, где мы встретились с Дроздовской дивизией, и село Михайловку, — до Александровска мы не дошли, так как уже в районе станции Пришиб и ко¬лонии Фридрихсфельд натолкнулись на крупные красные силы. Против нас оперировал конный отряд бывшего нашего врага, потом союзника и ныне опять перешедшего к большевикам атамана Черная Хмара — силой до двух-трех тысяч шашек.
Мы, то есть штаб генерала Черепова, 1-я Школьная батарея с собствен¬ной ротой прикрытия при двух пулеметах и недавно сформированный из пленных красноармейцев и перебежчиков, плохо обученный, вооруженный и одетый — Сводно-Стрелковый, или, как мы его называли, Сводно-Советский полк, — расположились в колонии Фридрихсфельд.
Накануне рокового для батареи боя, поздно вечером, к нам приехало шесть человек молодых офицеров, почти мальчиков, назначенных к нам в батарею.
204
Их судьба была воистину трагична. Все они, как оказалось, служили и воевали в Северной Армии у генерала Миллера.ХI Оттуда, после ликвидации Северного фронта, спасаясь от большевиков, через леса и тундры они до¬брались до Финляндии и оттуда, через Швецию, Англию и Францию, нако¬нец, до Крыма, горя желанием опять воевать за Белое Дело. И вот, по приез¬де в Севастополь, они все немедленно же были назначены в 6-ю Артилле¬рийскую бригаду, и шесть из них к нам в батарею (всего их приехало 11 человек). Попав после большого перерыва в боевую обстановку, да еще в радушно их принявшую нашу дружную артиллерийскую семью, они радо¬вались, как дети. Накормив их ужином и распределив по взводам и коман¬дам, командир батареи, ложась спать, обещал наутро заняться ими попо¬дробнее. Увы! Утро не принесло им ничего хорошего — все до одного они в этот день были изрублены «Черной Хмарой»!XII»
Рано утром 16 октября 1920 года я был вызван в штаб генерала Черепова, где получил приказание немедленно выехать в разведку в деревню Вальдорф, где должен был находиться Кавказский пехотный полк, на который якобы сильно наседала красная конница. Деревня Вальдорф находилась от нас верстах в двадцати, направо-вперед (на северо-восток). Левее нас стоял Александровский конный дивизион. Кавказский полк я нашел в состоянии полной паники и растерянности, сбитым в кучу в самой деревне, в лощине, без сторожевого охранения, в ожидании появления красной конницы, о ко¬торой никто в полку ничего толком не знал — ни ее местонахождения, ни силы. К двум часам дня я вернулся с докладом к генералу Черепову, не встретив по пути ни своего, ни чужого. В Вальдорф был немедленно послан офицер из штаба для смены командира Кавказского полка, но, вероятно, он так туда и не доехал, так как не успел я пообедать и передохнуть, как в виду Фридрихсфельда, верстах в пяти-шести, из лощины показались густые лавы красной конницы, и от «Черной Хмары» буквально почернело все поле.
Галопом мы вывели батарею на позицию перед северной опушкой Фридрихсфельда, имея слева Сводно-Стрелковый полк, а справа нашу роту прикрытия, к которой были приданы и наши, срочно получившие винтовки молодые «северяне». Начался бой, последний бой 1-й Школьной батареи.
Сначала красные нас атаковали в лоб — посылая лаву за лавой. Три раза они на нас бросались и три раза, не выдержав огня, отступали, скрываясь в лощине. Наконец, после небольшой передышки они появились в четвертый раз, но уже в ином порядке. Их центр, широко развернувшись, наступал шагом, тогда как с обоих флангов вылетело на карьере по нескольку сотен в обход нашего расположения. Увидев это, наша пехота дрогнула, повернув¬шись и побросав оружие, бросилась искать спасения в садах и огородах ко¬лонии. Положение создавалось тяжелое, почти безвыходное, так как со сво¬ими четырьмя пушками и двумя пулеметами прикрытия, оставшегося на ме¬сте, мы не в состоянии были дать достаточной густоты заградительного огня. Но настроение, благодаря только что отбитым трем атакам, было при¬поднятое и бодрое. Люди работали как на учении. Помню, как у наводчика
XI Северная армия была создана при помощи Антанты в июне 1919 г. и разбита под Петроградом в ноябре 1919 г. Состав Армии, отступившей в Эстонию, был интернирован Эстонским правительством. В январе 1920 г. Северная армия официально прекратила свое существование. (Путаница: здесь говорится о Северо-Западной армии ген. Юденича — А. К.). Миллер Евгений Карлович (1867—1937) — генерал-лейтенант, участ¬ник Первой мировой войны, с января 1919 г. член Временного правительства Северной области (ВПСО), с мая — главнокомандующий войсками Северной области, с февраля 1920 г. — фактически возглавил воссозданное ВПСО. После разгрома Северной армии бежал за границу.
XII Список офицеров, прибывших с Северного фронта (арм. генерала Миллера) на укомплектование 1-й Школьной батареи 6-й Арт. бригады 15 октября 1920 г. и зарублен¬ных в ее составе, в бою с красной конницей у деревни Фридрихсфельд 16 октября 1920 года: 1. Поручик Гординский; 2. Подпоручик Замков; 3. Подпоручик Приходько; 4. Прапор¬щик Лихач; 5. Прапорщик Кириллов; 6. Прапорщик Варфоломеев, (выделено Олениным) (ПРТ-1896/10).
205
1-го орудия, вольноопр<еделяющегося> Солодова, на прицеле 12 (18-ти фунт. англ, пушка), то есть на расстоянии одной версты от скачущей конни¬цы, испортилось стреляющее приспособление. Спокойно, по уставу, он раз¬ложил на земле брезент, вынул замок, разобрал, исправил, вновь все со¬брал, поставил на место, сложил брезент и на прицеле 2 (1/2 версты) — сде¬лал выстрел! Но без пехоты, уже окруженные со всех сторон, мы не могли больше отбиваться, надо было уже пробиваться. Взялись было в передки, но было поздно — красные были уже на батарее. Началась рубка. Прикрыва¬ясь огородами и строениями, отстреливаясь на ходу, мы вскочили в дерев¬ню. Там уже шел бой ручными гранатами. До южной опушки ее мы доска¬кали только втроем: подполковник Григорьев, я и старший разведчик Заховаев. Тут красные добивали наш 2-й взвод, снявшийся под командой капитана Грендаля (перекрещенного солдатами в капитана Херкуля) неско¬лько раньше нас и захваченный с тыла, уже при выезде из Фридрихсфельда. Открыв на ходу огонь из револьверов, мы вырвались из окружения. Красные, занятые добычей, нас не преследовали, и мы быстро скрылись за пеленой густо повалившего снега. На станции Пришиб, куда мы к вечеру добрались, нас собралось всего-навсего двенадцать человек: пять офицеров и семь солдат. Так перестала существовать наша батарея, кровью искупив свою перекопскую вину.
…..
Звезда. 2002. № 4. С. 189—209