Портрет Нестора Махно

Молодой ученик по классу живописи, будущий художник Александр Владимирович Коморный в разгар гражданской войны написал портрет самого батьки. Зарисовки те пропали в смутное время междоусобицы, но рассказ его об этом был записан и опубликован журналистом Анатолием Белоусом в 1994 году в газете «Приазовский вестник» издающийся в городе Мариуполе (Нестор Махно бывал там неоднократно).

Вот он:

«1918 год. Оккупационные немецко-австрийские войска оставили село Андреевку – волостной центр Бердянского уезда 35 верстах от Бердянска. Огромное село вскоре заняли части деникинцев. Из старших классов нашей гимназии несколько человек ушло добровольцами в белую армию. В гимназии проходили нормально занятия – с утренней молитвой в актовом зале при протоиерее, преподавателе Закона Божьего. В молитве «Спаси, Господи, люди твоя» вместо слов «победы нашему императору Николаю Александровичу» пели «победы христолюбивому нашему воинству».

Активисты старших классов организовали из учеников-добровольцев военизированную полуроту, и мы по вечерам маршировали в поле с песней «Трансвааль, Трансвааль, странам» ты вся горишь в огне...».

Я в то время, как рано проявивший способности к рисованию, занимался в студии художника – Анастасия Алексеевича Брянцева - преподавателя черчения и рисования в гимназии. Своим трудолюбием я оказывал ему весомую помощь в выполнении заказов. Заказы поступали от состоятельных семей, главным образом, на портреты маслом погибших на германском фронте. А соседнее черногорское село заказало художественную роспись иконостаса алтаря за 4500 рублей. На такую сумму в те годы можно было купить 45 десятин земли или табун хороших лошадей. В студии нам позировали мои соученицы по гимназии, девушки-черногорки Драганич, Средакович и Вукалович, изображавших ангелов и Деву Марию.

Много было также заказов на копию картины Васнецова «Аленушка».

И вот ранним осенним утром, когда мы собирались на занятия, в селе неожиданно поднялась ружейная и пулеметная пальба. В пешем строю, на лошадях верхом с обнаженными шашками, на тачанках с пулеметами по улицам и огородам в Андреевку входили махновцы. Промчалась тачанка с красным флагом, на котором было написано неровными буквами «Смерть буржуям и их капиталу!»

Перестрелка удалилась к селу Успеновка, и послышался набатный звон церковного колокола. Занятия в гимназии сразу же были отменены, и мы радостно помчались к волостной управе. Там собирался митинг.

В центре села, где проживала самая богатая часть населения, махновцы загружали тачанки и подводы награбленным добром; валенками, шубами, тулупами, вешали ковры на грядушки тачанок.

У крестьян махновцы ничего не брали даром. Меняя лошадей, доплачивали деньгами. За фураж тоже платили или давали ценные вещи.

На митинге выступил командир южной группы войск Вдовиченко и начальник культпросветотдела штаба Матросенко. Оба были в черных дорогих шубах с каракулевыми воротниками и каракулевых шапках «пирожком», как ходили тогда купцы, высокие чиновники и вообще просвещенные особы. На шубах висели сбоку маузеры в деревянных кобурах.

Запомнились слова, сказанные Вдовиченко: «Товарищи! Вам Деникинцы оставили так называемые денежные знаки. Отныне они считаются недействительными. Но николаевские, керенские и украинские деньги остаются в ходу…»

По Матросенко было видно, что он сильно во хмелю. Речь свою оратор держал на украинском языке и в стихотворной форме - вынул из кармана шубы «Кобзарь» Тараса Шевченко и с большой выразительностью читал оттуда выдержки, Публика живо аплодировала...

Рядом со мной стоял мой соученик Лапатанов - сын богатого болгарина из села Софиевка. Он шепнул мне, что Матросенко по национальности болгарин, работавший в хозяйстве его отца, и настоящая его фамилия Матросов, переделанная под украинскую. Вдовиченко же, продолжил Лапатанов, офицер царской армии, родом из села Новоспасовка.

У товарища моего были волосы цвета червонного золота, а он высоким ростом выделялся среди толпы. Матросенко, поймав его взглядом, немедленно прекратил декламацию и скорым шагом подошел к нам. Положив руку на плечо Лапатанову он язвительно вымолвил «А, це ти, рижии чертяко! Ну, що поборемось? Батька твого, подлюку, добряче знаю… Ту його мать! Геть звiдси!».

(Примечание: из письма Н Махно своему ближайшему другу П. Аршинову сразу после разгрома махновской армии в августе 1921 г. следует, что Вдовиченко и Матросенко были отслежены большевистским карательным отрядом в районе села Новоспасовки. Оба стрелялись, но Вдовиченко неудачно - пуля осталась в голове ниже мозга. От него требовали публично отречься от махновщины, но Вдовиченко отказался. После этого след его утерян - А Б).

К весне 1919-го, когда я, переболев тифом, окончательно поправился, махновцы полностью закрепились от Гуляй-Поля до Бердянска. В Андреевке находился штаб южной группы махновских войск под командованием Вдовиченко. В то время Махно вел бои за Мариуполь (город был взят в конце марта 1919 г) и другие населенные пункты Приазовья. Охранялось и побережье Азовского моря от высадки десанта.

Махно часто посещал Андреевку со своим соратником Федором Щусем и другими командирами. Комендатура села собирала народ на митинги тем же набатным звоном. Здесь же происходили и судилища над насильниками и мародерами демократично-анархистским способом. Преступника выводили к столу президиума митинга, зачитывали факты провинности и путем голосования толпы выносили приговор – от 20 до 50 ударов шомполами по мягкому месту. За насилия и грабежи с убийством полагался смертный приговор, который здесь же и приводили в исполнение. Одного бандита, местного жителя Никиту Чехмистра, приговорили сначала к 50 шомполам, после чего повесили между двух столбов вверх ногами, распяв буквой «Х», а после двух суток висения расстреляли. Страшную кару он заслужил за то, что, поступив в армию Махно, дезертировал и начал грабить и убивать селян, насиловал девчат. Дошел Никита даже до того, что ограбил родного отца, и тот на митинге проголосовал за назначенную сыну казнь.

В один из воскресных солнечных дней в студию Брянцева вошли, спросив разрешения у хозяйки, два вооруженных махновца. Одного из них я узнал сразу - это был Матросенко. Вторым был Щусь.

Начальник культпросветотдела и сейчас был на веселее, в отличие от трезвого Щуся. Они осмотрели экспозицию работ художника, и Матросенко с восторгом воскликнул:

- Так от якi богомази у нас в Андрiiвцi! А Батька намалюете?

- Напишем и Батька, - ответил Анастасий Алексеевич.

Жена художника в это время лепила из глины женскую головку - автопортрет - в соседней комнате. Щусь в морской бескозырке любезно с нею заигрывал, и она хохотала странным, неестественным смехом. Анастасий Алексеевич ревниво косился в ту сторону - он был старше своей супруги на 20 лет.

Матросенко объяснил цель визита к Брянцеву. Надо было написать «золотом» (как он выразился) на темно-красных знаменах тексты с названиями полков и эскадронов: 1-й кавалерийский полк им. Батьки Махно, 2-й кавалерийской полк им. Батьки Махно, 1-й, 2-й, 3-й сабельные эскадроны и 4-й пулеметный эскадрон. Каждое знамя выполнить в 2 экземплярах.

У Анастасия Алексеевича были и бронза, и сусальное золото - «досекинское», в нужном количестве. (Примечание: «досекинское золото» - тончайшие «книжечки» из золота, выпускаемые фирмой Досекина в Москве для оформительских работ в иконописи и др. - А.Б.). Поэтому заказ был принят с надеждой на хорошую оплату труда.

Прощаясь, заказчики пообещали прибыть на днях с Нестором Ивановичем, хотя Щусь и обронил, что Махно вряд ли согласится позировать. Он не любил даже фотографироваться, к тому же ранен в ногу и передвигается с помощью костыля и палки.

Мы тоже слабо верили в такое мероприятие. Однако Матросенко высказал иное мнение: «Я Батька приведу. Намалюйте його краскою, шоб був, як живий!».

Но на следующий день мы прониклись верой в затею – махновские связисты протянули в наш двор телефонный провод. Когда мы спросили, для чего это, ответа не последовало.

В тот же день во двор дома Брянцева въехали две тачанки в сопровождении группы кавалеристов, и в квартиру вошли по очереди Матросенко, Махно и Щусь. Оставив в коридоре костыль и опираясь на дорогую палку, Махно прошел в мастерскую.

При виде его у меня по телу прошел холодок. О Махно в народе ходили невероятные слухи, рисующие его подвиги и личную храбрость.

Он был ниже среднего роста, на его ладной фигуре сидел серо-голубой гусарский мундир, плотно застегнутый. Внизу темно-синее полугалифе, вправленные в сапоги на высоких каблуках, с длинными, красивой формы голенищами. На голове - серая смушковая папаха. Вид полностью военный

Матросенко заговорил первым, воскликнув: «Так оце тi самi богомази, що я no6i говорив, Батьку!».

- Не «богомазы», а художники. Я здесь не вижу богов, - проговорил Махно и подал всем нам троим руку. Ладонь его была жесткая и крепкая, в ней чувствовалась сила. Хромая и опираясь на палку, Махно в сопровождении Щуся ознакомился с экспозицией работ Брянцева и задержал взор на скульптурной женской головке - автопортрете жены художника.

- А, оце вона iз глини злiпила свою голову, прямо, як жива! - пояснил Щусь, приобняв за талию автора скульптуры.

Нестор Иванович, видимо, засомневался в способности к женщины заниматься скульптурой и спросил: «Вы что, скульптор?»

Та довольно невнятно ответила: «Да так, немножко. Для себя...»

Махно вынул карманные часы и, поглядев на циферблат, что-то тихо сказал Матросенко Анастасий Алексеевич, понимая занятость Махно, предложил приступить к работе. На мольберте уже стоял заготовленный холст на подрамнике, а я подготовил картонный планшет для рисунка.

Когда Махно садился в кресло, на его лице появилась болезненная гримаса от боли в ноге, раненной выше колена. Место раны Махно придерживал рукой.

И здесь Матросенко и Щусь возразили в категорической форме:

- Нi, батьку, так не годиться! Шо ти розсiвся, як бариня… Треба тiльки в увесь зрiст!

Щусь даже предложил взять Махно в руки наган или маузер.

Махно улыбнулся с той же болезненной миной и пошутил: «Может, взять в зубы кинжал, а в руку – гранату?»

Все рассмеялись, но Щусь недовольно насупился. Он оказался в глупом положении.

По настоянию Матросенко, портрет Махно было решено писать маслом и в полный рост. Однако из-за ранения Нестор Иванович был не в состоянии долго позировать стоя и потому предложил воспользоваться своей фотографией, выполненной бердянским фотографом Ямпольским, где Махно четко снят во весь рост и в выгодном положении. Но, вместе с тем, он все же соглашался по мере возможности позировать и стоя.

Анастасий Алексеевич быстро набросал углем рисунок фигуры Махно, а на втором сеансе лаконично прошелся краской с головы до ног. Лицо атамана Брянцев прорабатывал в рисунке и цвете в сидячем положении натуры. Я нанес на планшете итальянским карандашом контурный рисунок фигуры Махно, а лицо прорабатывал тоже в сидячем положении натуры. Я удачно схватил характерные черты лица Махно, но в дальнейшем без фотографии мы не смогли бы закончить работу. Даже во время кратких сеансов позирования Махно беспрерывно отвлекали донесения по телефону, и он давал в ответ указания и приказы.

В это время постоянно менялось выражение лица атамана и особенно цвет его глаз. Поначалу они мне показались карими и острыми. Но тут же начинали искриться холодным смертельным блеском, который меня буквально пронизывал и парализовывал. В такие мгновения глаза Махно казались серыми. Хотя они сидел передо мной без движения, было видно по постоянно меняющемуся выражению и цвету глаз, что его мозг работает с сильной мыслительной и эмоциональной нагрузкой. Сейчас у разных авторов, пишущих о Махно, подается разный цвет его глаз. И каждый из них по-своему прав. Они были и карими, и серыми, и голубыми.

Во время сеансов Махно жил по соседству с домом Брянцева, у известного мастера-переплетчика, расстрелянного красными за это «гостеприимство» в декабре 1920 года.

Однажды, после окончания сеансов позирования, Щусь занес в дом плетеную корзину-«скрипуху» и выставил из нее несколько бутылок вина с красочными этикетками. Хозяйка быстро накрыла стол, и все выпили по бокалу вина – за быстрейшее выздоровление. Нестора Ивановича и победу повстанческой армии под его руководством. После этого единственного коллективного тоста атаману сразу подали костыль, и все гости съехали со двора в двух тачанках, сопровождаемые парой кавалеристов

Пользуясь фотографией Махно, Брянцев основательно написал портрет. Я же свой рисунок перенес на другой планшет и скомпоновал его более грамотно.

Через несколько дней в мастерскую зашел Матросенко, как всегда, навеселе, с каким-то штатским товарищем докторского вида. Его можно было принять и за учителя гимназии. На руке у незнакомца, на локтевом сгибе, висела трость-зонт, на кончике носа сидело пенсне, от которого шел за ухо шнурочек.

Пока Матросенко вручал дары и деньги супруге художника (плату за портрет), незнакомец энергично вел беседу с Анастасием Алексеевичем. В результате этого разговора я стал выполнять целый ряд работ в резиденции Матросенко, находившей в здании бывшего сельхозбанка. В эти работы входило и оформление полковых и эскадронных знамен махновской армии.

Там я познакомился с юным, очень способным пианистом Володей Московченко, уроженцем села Каменского (нынешний Днепродзержинск). Матросенко взял его к себе в культпросветотдел в числе артистов эстрады, вместе с каруселью и шарманкой - любимыми атрибутами развлечений Нестора Махно после изрядных попоек. Впоследствии Володя Московченко добрых два десятка лет руководил Союзом художников Донбасса, был близким приятелем Л. Брежнева, поскольку оба являлись земляками.

Володя имел очень много свободного времени и помогал мне в работе, проявив большие способности к рисованию. Клеевыми красками я нарисовал на стене зала портрет Тараса Шевченко и написал под ним цитату: «Учитеся, брати моi, думайте, читайте. I чужому научайтесь, й свого не цураитесь!».

Посредине зала стоял длинный стол. На нем лежали отпечатанные на серой бумаге приказы Махно с крупной надписью вверху: «Москва - Ленину, Харьков - Троцкому» Тут же находились подшивки журнала «Нива» за несколько лет. Мне нравились в них иллюстрации художника Самокиша, изображающие кавалерийские схватки.

С вечера до утра за этим столом махновское начальство резалось в карты, разливая кружкой из ведра в стаканы самогон. От табачного дыма керосиновые лампы еле светились. Редко, но заходили в этот «храм культуры» Махно, Вдовиченко и Щусь. Они также принимали участий в игре в «очко», но самогона не пили. Им откуда-то приносили марочные вина. Женщин, как правило, на таких вечерах не было.

На стене зала висела огромная карта Российской империи, а рядом в золоченой раме - портрет Нестора Махно, писанный Брянцевым.

Врезался в память концерт, проходивший в зрительном зале товарищества «Просвiта». В нем выступали приезжие артисты. Русские народные песни и романсы исполняла Щербина-Башарина, болгарка по национальности. Драматизм ее исполнения был так силен, что самые бесшабашные махновцы заливались слезами, подтверждая традиционное национальное качество украинцев - плакать от высоких чувств. Кроме слез махновцы выражали свои эмоции и пятиступенчатым матом во весь голос.

После певицы вышел стройный и элегантный, во фраке и цилиндре, начальник махновской контрразведки Лева Задов и артистически исполнил куплеты.

Фурор произвел знаменитый иллюзионист-гипнотизер Георгини. Заморочив публику, он заставлял неуклюжих громил прыгать, как детвора, на сцене, «купаться в реке», сняв штаны, чем довел зал до истерического хохота. Когда махновцев в зале не было, Володя Московченко садился за пианино и по нотам играл классические вещи, напевал арии из опер, мужские и женские. В такие минуты мы переживали настоящее наслаждение. Но махновцы на концертах Володи классики не заказывали, в более всего требовали сыграть «Яблочко».

После переезда штаба южной группы махновских войск в село Новоспасовку я освободился от работы культпросветотделе и с Брянцевым продолжил работу по заказу черногорцев – делал эскизы и «картоны» росписи иконостаса церкви.

По субботам, в середине дня, я часто уезжал или уходил пешком в Бердянск и возвращался назад только в понедельник утром. Меня интересовала в Бердянске студия художника Якова Соломоновича Хаста, возвратившегося из Парижа после окончания курса учебы в академии Жульена.

Останавливался я на квартире у своего друга Пети Руднева, помощника киномеханика иллюзиона «Шантеклер» (позже переименованного в кинотеатр «Червона Зiрка»). В один из таких воскресных дней я помогал в кинобудке Пете «крутить» порнографические фильмы для махновцев. Киномеханик иллюзиона Николай Николаевич Кудрявцев принес нам целый металлический ящик короткометражных порнофильмов, привезенных хозяином «Шантеклера» из Парижа, от фирмы «Патэ». Кудрявцев приказал крутить ленты, пока махновцы «не посинеют» Мы крутили, а из зала доносился смех, доходящий до визга.

Неожиданно дверь кинобудки распахнулась и внутрь вошел сам Нестор Махно. Позади него, на площадке, остался стоять Щусь Махно посмотрел на ящик с лентами и спросил «Что, все это будете крутить?».

Петя ответил утвердительно, пояснив, что так приказал хозяин. Махно снял папаху, сел на табурет и сквозь окошечко стал глядеть на экран. Изношенные ленты часто рвались, и пока мы склеивали их грушевой эссенцией, махновцы в зале поднимали свист и топали ногами. Щусь часто открывал дверь кинобудки и настойчиво звал  «Ну пiшли, батьку, пiшли!».

В будке было душно. Махно вытер платком лицо и шею, попрощался с нами и ушел. Меня он, конечно, не узнал, а я ему не напомнил о позировании в Андреевке. Петя Руднев рассказал мне о случае, когда Махно прямо на проспекте Бердянска застрелил двух своих бойцов за грабеж. В то время молодежь прогуливалась вечерами в центре города. И вот во время такого гуляния проходил по проспекту Махно со своей свитой. Навстречу вдруг выбежали два молодца с большими тюками женских шляп. Махно остановил их и спросил:

- Где вы это взяли и зачем оно вам?

Нетрезвые грабители бормотали что-то невразумительное. Махно приказал им стать у стенки здания, вынул из кобуры наган и застрелил обоих на месте наповал. Пряча наган в кобуру, приказал:

- Убрать подлецов…».

Взято из книги С.Н. Семанова «Нестор Махно. Вожак анархистов». стр. 210-218.

Старый вариант статьи

А. Коморный

"Портрет Нестора Махно"

СВИДЕТЕЛЬ ВЕКА

Он родился на заре прошлого века и прожил его почти весь. Время было отмерено Богом Александру Владимировичу Коморному словно для того, чтобы он сначала цепкой памятью ребенка, а затем профессионального художника запечатлел в копилке памяти неизмеримое множество событий, исторических картин и драматических перипетий, проходивших перед его взором или происходивших с ним самим за долгую жизнь.

Детство в благодатном дореволюционном Приазовье с его обычаями, трудовыми буднями, колоритом свадеб, праздников и ярмарок. Революция, опрокинувшая все устои царской России, приводит юношу в культотдел армии Махно, где он работает художником, лично общается с легендарным атаманом и его окружением. В конце гражданской войны Коморный участвует в работе общества "Просвiта" и является активным членом комсомольской ячейки. Позже учится в художественном институте в тогдашней столице Украины - Харькове, видит вживую спектакли театра "Березiль", поставленные Лесем Курбасом, сам оформляет ряд постановок. В 30-е годы он служит кавалеристом в Мариупольском полку вместе с близким другом - будущим генералом Георгием Латышевым. Великая Отечественная - бои за Киев в составе армии генерала Кирпоноса, окружение, плен, два побега с территории рейха. Родная держава учла "боевые заслуги" Коморного, проведя его в конце войны через трибунал и отправив на Беломорканал, где он знакомится и дружит с женами членов Ленинградского обкома, которые были расстреляны после убийства Кирова.

Получив свободу, работает художником-монументалистом, руководит Сталинской областной организацией художников, учит молодых. Александр Коморный словно прожил жизни нескольких человек, как он говорил - "от царя до Кравчука", оставив после себя рукописные мемуары. Они читаются, как захватывающий роман с удивительными подробностями, которые мог пересказать читателю только очевидец увиденного.

Судьба подарила мне знакомство и общение с этим колоритнейшим человеком. Я поражался его фотографической памяти, душе, сохранившей доброту, несмотря на все удары судьбы, острому, аналитическому уму, мягкой ироничности и философскому взгляду на окружающий мир. После одного из визитов Александр Владимирович вручил мне две главы из своих мемуаров. В "ПР" были напечатаны воспоминания о службе в Мариупольском полку - "Порученец Панасенко" и "Художник и генерал".

В четырех толстых "гроссбухах" звучит живой голос непосредственного свидетеля целой эпохи. Они ряд лет лежали втуне после ухода А.Коморного из жизни в 1997 году. И только недавно его дочь Татьяна Александровна вручила мне эти "амбарные книги", выполняя, как она подчеркнула, волю отца.

В настоящей публикации читателям "ПР" предлагается глава "Портрет Нестора Махно" из раздела "Махновщина". Анатолий БЕЛОУС,

ответственный секретарь Мариупольской организации Национального Союза писателей Украины.

ПОРТРЕТ НЕСТОРА МАХНО

Хочу выделить особо период махновщины. Личные неоднократные встречи с Нестором Ивановичем, его окружением и вообще знаменитое крестьянское повстанческое движение оставили неизгладимое впечатление на всю мою жизнь.

У нас в Поповке (дореволюционное село между Бердянском и Мариуполем. - А.Б.) махновцы впервые появились в 1918 году. Тогда село занимали то немцы, то деникинцы, то красные и, наконец, махновцы. Немецкие части по договоренности с гетманом Скоропадским вывозили в Германию зерно и хлеб, что не очень сказывалось на благосостоянии села. Урожаи тогда были блестящие. Деникинцы решали свои тактические задачи. Махновцы же в первое свое появление читали с крыльца волостного правления "Кобзарь" Тараса Шевченко и призывали записываться в Крестьянскую Армию. Потом, пограбив дома торговцев, чиновников сельхозбанка и духовенства, удалялись прочь. Брали они в основном "барахло" - ковры, которыми украшали тачанки, кожу, шубы, валенки и сапоги, костюмы и даже дамские платья! Крестьян не трогали. Только меняли лошадей, приплачивая деньгами. После их ухода вновь начиналась чехарда - белые, красные, немцы и так далее.

В 1919 году я жил в селе Андреевка (недалеко от Гуляй-Поля. - А.Б.) и учился в гимназии, а в свободное от занятий время ходил на занятия живописью в мастерскую художника Брянцева - преподавателя рисования в нашей гимназии. Его дом, где находилась и мастерская-студия, стоял на центральной улице, рядом с домом переплетчика книг. Дом этот был красивым и большим, с верандой, уютным палисадником и фруктовым садом - настоящая усадьба. В этом доме постоянно останавливался батько Махно единолично. Он всегда выбирал для постоя дома простых людей.

В один из дней, когда мы с Брянцевым работали в мастерской, а его жена в соседней комнате лепила из глины свой автопортрет - женскую головку, в открытое окно с улицы что-то проговорили, и она ответила: "Пожалуйста, заходите!". В дом вошли двое - уже знакомый мне Матросенко и личный адъютант батьки Махно Щусь в морской бескозырке. Оба были навеселе. Щусь вел себя спокойно и серьезно, осмотрел картины на стенах и мольбертах. Матросенко произнес: "Так от яки у нас у Андриивци богомазы! Гарни богомазы! А батьку намалюетэ?"

"А чего же? Напишем", - ответил Анастасий Алексеевич. "Прямо краскою?" - снова спросил Матросенко. "Можно и краской...". "Добре, хлопци. Я скажу батькови..." После визита махновцев Брянцев подготовил холст для портрета, а я - карманный планшетик. На другой день часов в 11 утра во двор дома Брянцева заехали две тачанки и кавалеристы. Хромая, опираясь на красивую палку, в дом вошел сам Махно со Щусем и Матросенко. "Оце, батько, оти богомазы, що я тоби казав..." - сказал Матросенко. Нестор Иванович его поправил: "Не богомазы, а художники! Не вижу здесь богов", - и подал руку мне, Брянцеву и его жене.

После осмотра картин на стенах мастерской атамана повели в другую комнату. Махно посмотрел на карманные часы и что-то шепнул Матросенко. Анастасий Алексеевич понял занятость гостей и предложил Махно сесть в кресло. Тот уселся, со стоном протянув раненую ногу. Матросенко и Щусь категорически воспротивились такой постановке: "Ну що ты, батьку?! Стань у весь рост! Ты ж не баба!" Щусь даже предложил Махно взять в руку наган или маузер. Нестор Иванович категорически им возразил и даже пошутил: "Может, взять в зубы кинжал, а в руку гранату?" Все рассмеялись. Решили сделать портрет во весь рост. Палку убрали.

Махно был невысок, но в смушковой шапке, типа генеральской, и в сапогах на высоком каблуке, казался человеком нормального, среднего роста. Анастасий Алексеевич быстро набросал углем на холсте его фигуру, хорошо укомпоновал и предложил сделать перерыв. Я в это время на планшете набросал рисунок фигуры Махно. На следующий сеанс взял другой планшет и укомпоновал на плоскости рисунок более грамотно. На третьем сеансе Махно позировал, сидя в кресле, так как мы с Брянцевым прорабатывали рисунок лица. Когда работа была закончена, Щусь принес из тачанки корзину с несколькими бутылками вина.

Хозяйка дома накрыла стол и все дружно выпили за здоровье и успехи Нестора Ивановича. Выпили только по бокалу. Махно подарил Брянцеву свою фотографию и спросил, долго ли еще ему позировать. Обещал днями заглянуть, если ничего не помешает. Фото Махно было очень четкое, работы бердянского фотографа Ямпольского. Так что мы, пользуясь им, портрет Махно почти закончили, основательно проработав рисунок.

Махно был нашей работой очень доволен. Анастасий Алексеевич нанес на портрет последние мазки, подчеркнув самое характерное в облике легендарного атамана. Через пару дней, когда краски на холсте подсохли, Матросенко с каким-то человеком забрали портрет и пригласили меня в резиденцию культпросветотдела Армии Махно. В доме были слышны звуки пианино и гармошки. В одной из комнат машинистки печатали на серой бумаге листовки и приказы, чуть в стороне работали два типографских станка. Меня познакомили с мальчиком - Володей Московченко, сыном дьякона из сельской церкви. Махновцы его любили - он мог играть на пианино по нотам. Его часто включали в группы артистов и музыкантов еще и потому, что "Яблочко" он играл без нот. Это вызывало буйный восторг махновцев и уважение к мальчику.

Портрет заключили в большую золоченую раму и повесили на стене в комнате рядом с большой картой Российской империи. Неподалеку от картины стоял стол с разложенными на нем летучками, приказами по армии, журналами "Нива" и газетой "Повстанець". За этим столом по вечерам махновцы резались в карты на деньги. Самыми почетными были "николаевские", 25- и 100-рублевые ассигнации с портретами Александра Третьего и Екатерины Второй - "катеньки". Вторым сортом шли "керенки", а меньше всего ценились "50 украинских карбованцев Центральной Рады" на самой паршивой бумаге и очень красивые ассигнации "Вооруженных сил Юга России". Замыкали ряд "коммунистические" деньги, бумага которых быстро ломалась, и они всегда были изорванными.

И вот в этом культпросветотделе Матросенко предложил мне работу.