Махно и евреи. В. Литвинов.

Существует закономерность: чем радикальнее политический деятель, тем более многочисленными и злобно-клеветническими становятся всевозможные мифы, создаваемые вокруг него противниками. К числу таких мифов относится и советская "легенда о погромщике Махно".
Нестор Иванович Махно (1883-1934) был одним из крупнейших деятелей революции и гражданской войны на юге Украины в 1917-21 гг. Созданная и руководимая им Революционно-Повстанческая армия сыграла решающую роль в разгроме армий Деникина (осень 1919) и Врангеля (осень 1920). Мало кому известно, что именно армия Махно нанесла в октябре 1920 года решающий удар по силам Врангеля под Екатеринославом, Александровском и Мелитополем. Замалчивается сегодня тот факт, что именно РПА осуществила знаменитый рейд через Сиваш с заходом в тыл врангельцев и захватом их столицы Симферополя 13 ноября 1920 года (одновременно со взятием Перекопа частями Фрунзе).
Махно, однако, был не только крупным военачальником, но еще и создателем первой в мире анархо-советской республики, которая несколько лет просуществовала на юге Украины. Эта республика, включавшая пять нынешних областей (Запорожскую, Днепропетровскую, Ждановскую, Херсонскую и Николаевскую), по площади и численности населения (15 миллионов человек) превосходила многие современные государства Европы. Как руководитель этой республики, Махно последовательно проводил принципы "самоуправляющегося общества" и выступал против тоталитарного строя, уже тогда навязывавшегося республике коммунистическим правительством Украины. Поэтому ему приходилось вести борьбу на два фронта - против угрожающих республике "справа" белых и угрожающих ей "слева" красных. Последнее обстоятельство и объясняет, почему вокруг имени Махно было создано столько советских легенд и мифов, направленных на его дискредитацию (а заодно и дискредитацию анархизма). В чем только не обвиняют Махно?! И в том, что он братался с кулаком, и в том, что открывал фронт Деникину, и в том, что был агентом польской шляхты и Петлюры, и во многих других мыслимых и немыслимых грехах. Но одно обвинение пронизывает буквально всю антимахновскую мифологию - обвинение в махровом антисемитизме. Оно так настойчиво внедрялось в общественное сознание, что сегодня приобрело уже прочность закоренелого предрассудка. За примерами далеко ходить не приходится. Несколько лет назад в Москве вышел в свет "Парижский дневник" некоего Рощина, бывшего белоэмигранта, записи которого показались советским идеологам столь пропагандистски ценными, что часть их, связанная с Махно, была даже перепечатана в еженедельнике "Голос Родины" - органе советского "Общества по культурным связям с соотечественниками за рубежом". В этом "Дневнике" Рощин вспоминает (запись от 16 мая 1943 года): "Мы наняли такси и приехали во французский "Голливуд" - Жуанвиль под Парижем… Во время одного из перерывов я увидел, как снизу поднимался по переходу какой-то человек со связкой бутафорских биноклей через шею и на невозможном французском языке спрашивал: "Ки жумель?" ("Кто бинокль?") "Знаете, кто это?" - сжал мой локоть Морской. "Догадываюсь, что русский". - "Это Нестор Махно". Я впился глазами в низенького худого человека с бабьим лицом. Во время гражданской войны мне пришлось в Донбассе видеть небольшой поездной состав в шесть вагонов, отбитый белыми у Махно. Теплушки были пестро размалеваны всяческими лозунгами - не столько анархическими, сколько разбойничьего, против всего и всех, содержания, а на самом видном месте был нарисован повешенный еврей, и надпись под рисунком гласила: "За каждого жида - три пуда муки!..." Я знал, что владелец жуанвильской студии, ее директора, почти все служащие, административный и технический персонал и режиссер Абель Ганс были евреи. Я ничего не понимал. "Евреи? - пояснил мне Морской. - Ну, что ж, очевидно, им доставляет удовольствие держать у себя одного из самых жестоких погромщиков. Он служит здесь плотником уже много лет и, уверяю вас, вполне доволен своим местом…". Перед отъездом из студии я попросил Морского показать мне Махно поближе. Передо мной стоял маленький кастрат, с волнистой шевелюрой белокурых волос, насупленными бровями и почти сумасшедшим взглядом маленьких глаз…
Этот отрывок является весьма типичным для всей советской мемуаристики, посвященной Махно. В сущности, весь он - плод чистого вымысла, и Рощин, по-видимому, в действительности никогда не видел Махно вблизи. Иначе он не написал бы всей этой нелепицы, а кроме того, как писатель, обязательно заметил бы и его хромоту, и глубокий шрам на правой щеке от пулевого ранения, и большие темно-синие глаза. И уж, конечно, никогда бы не назвал его "кастратом с бабьим лицом", - этот портрет сразу же опровергается фотографиями Махно того периода, помещенными, например, во втором и третьем томах его воспоминаний или в книге Аршинова "История махновского движения". Видимо, Рощин описывал Махно, пользуясь теми трафаретами, которые бытуют в советской мемуаристике и не имеют ничего общего с действительностью. То же самое следует сказать и относительно антисемитского лозунга, намалеванного на теплушке: такие лозунги действительно существовали, но не у махновцев, а у шкуровцев - и Рощину, служившему в Белой армии, следовало бы об этом знать.
Мифы о еврейских погромах, якобы проводившихся Махно на юге Украины, широко распространены в советской литературе. В последнее время, однако, здесь наметилась новая и очень показательная тенденция - связать мнимый антисемитизм Махно с… сионизмом. Причем представить дело так, будто между зверским антисемитизмом и сионизмом существует такая глубокая связь, что антисемитизм на Украине, по существу, являлся якобы результатом интриг и козней всемирного сионизма.
В 1975 году в Днепропетровске вышла из печати на украинском языке книга некоего Гамольского "Трезубец и звезда Давида", в которой утверждается, что известный анархист, бывший одно время председателем культурно-просветительного отдела Военно-Революционного совета Украинской Повстанческой армии Всеволод Михайлович Волин (Эйхенбаум), в действительности вовсе не являлся революционером-анархистом, а был прожженным сионистским политиканом, который якобы намеренно втерся в доверие к Махно, чтобы провоцировать его на еврейские погромы и тем самым толкать еврейское население Украины в ряды всемирного сионизма. У Гамольского, естественно, нашлись сторонники и покровители. Один из рецензентов его книги, старший преподаватель Днепропетровского металлургического института Потапов в "Журналисте" буквально поет Гамольскому панегирик за то, что он "раскрывает два полярных, будто бы взаимоисключающих явления - украинский буржуазный национализм и сионизм - и беспощадной логикой доказывает не только их идейное сходство, но и одинаковую классовую природу, реакционную контрреволюционную сущность…".
Опровергать эти вымыслы, конечно, не стоит времени. Другое дело - каковы были истинные отношения между крестьянским анархо-коммунизмом на юге Украины в годы гражданской войны и еврейским освободительным движением в те же годы? Вопрос этот потому имеет важное значение, что, как мы убедимся, часть российского еврейства пыталась обрести свое национальное и социальное самоопределение именно в рамках анархо-повстанческого движения, которым руководил Нестор Махно. И в этом не было ничего удивительного. В анархо-коммунизме имелось, конечно, много утопических элементов, но в то же время в нем не было места для социального угнетения и национальной вражды. Анархо-коммунизм проповедовал "братство труда" и не ограниченное право не только каждого народа, но и каждой личности на свое культурное самоопределение. Узконационалистическое мировоззрение было ему чуждо; патриотизм, пользуясь выражением американской анархистки Э. Гольдман, считался в нем "последним аргументом прохвостов". Если оценивать анархо-коммунизм с той точки зрения, насколько он отражал социальную психологию и устремления широких масс (включая трудовое еврейство Украины, среди которого особенно широко бытовали хилиастические чаяния "царства божьего" на земле и немедленно), то придется заключить, что в этом отношении с ним не могло сравнитсяни одно из других социалистических учений. Привлекательность анархо-коммунизма для евреев подтверждается хотя бы тем фактом, что первая анархо-коммунистическая групп, возникшая накануне революции 1905 года, была создана евреями. Она называлась "Борьба" и состояла в основном из евреев Белостока. В отчет Особого отделения Департамента полиции по делу этой группы в числе ее руководителей названы "братья Брумеры, Рубинштейн, Пикис, Каплан (француженка), Раковский, Куприц, Трейвиш, Каган, Тыктынь, Шойхет, Цитрон". Группа создала дочерние организации в Гродно, Заблудове, Бельске, Хороше, Тростянах и в других местах. Видную роль играли революционеры-евреи также в анархических организациях Одессы, Харькова, Екатеринослава и прилегавших к этим промышленным центрам уездов. В годы революции и гражданской войны участие еврейства в анархо-повстанческом движении приняло уже массовый характер (хотя, разумеется, подавляющую часть движения составляли местные крестьяне). Эта картина не имеет ничего общего с приведенными выше советскими историческими мифами и заставляет нас обратится к тем подлинным фактам, которые только и могут нам ответить на вопрос об отношении Нестора Махно (и махновского движения) к евреям.
Родина Махно - местечко Гуляй-Поле бывшей Екатеринославской губернии. Накануне 1905 года Гуляй-Поле и прилегающие к нему волости представляли собой своеобразный этнографический "Ноев ковчег": здесь жили украинцы и русский, немцы и евреи, поляки и татары, греки и сербы - всех не перечислить! Национальный антагонизм был здесь выражен слабее, чем в иных местах, потому что все национальные группы пользовались почти одинаковыми экономическими правами; в частности, евреи имели здесь право заниматься земледелием и создавали многочисленные колонии (только в близи Гуляй-Поля их было свыше десяти). В целом, евреи составляли не менее двух процентов сельскохозяйственного населения уезда. Среди них был многочисленный слой бедноты и немногочисленная торгово-промышленная элита, более близкая к немецко-украинской элите уезда в целом (заводовладельцы Кернер, Кригер, Вичлинский, торговец Гельбух и др.) В годы первой русской революции это социальное размежевание приняло характер классового антагонизма. Представители еврейской молодежи вошли в руководящий состав первой гуляй-польской анархистской организации, созданной в начале 1906 года сыном чеха и немки Вольдемаром Антони и получившего название "Союза бедных хлеборобов". Это руководящее ядро состояло примерно из двадцати человек и довольно точно отражало национальный состав населения уезда: в нем были представлены украинцы, русские, немцы, а также евреи - Шмерка Хшива, Лейба Горелик, Абрам Шнейдер, Наум Альтгаузен. Тактика "Союза" сводилась к нападениям на представителей "власти и капитала" - в том числе и на богатых немцев и евреев. В операциях "Союза" против еврейских богачей неизменно принимали участие и еврейские "боевики". Экспроприации имели, конечно, социальный, а не антисемитский характер, и единственным исключением из этого правила был случай, когда, раздосадованный неудачным нападением на еврейского торговца, Наум Альтгаузен обозвал его "жидовской рожей". Самому Махно, возглавлявшему (здесь автор немного преувеличивает, Махно был рядовым участником такого рода операций С.Ш.) гуляй-польских "боевиков", антисемитизм был вообще чужд - хотя бы потому, что после смерти отца (он умер, когда Нестору был всего год) семье Махно (его матери Евдокии и четырем малолетним детям) помогали прежде всего еврейские семьи городка. Близкие связи с гуляй-польскими евреями сохранились у Махно и впоследствии. В 1908 году он был выпущен из Александровской тюрьмы под огромный по тем временам залог в 2000 рублей, которые внес за него Иосиф Вичлинский. Тот же Вичлинский (об этом вспоминает сам Махно) посоветовал ему позже бежать из Гуляй-Поля, когда получил сведения, что за Нестором охотится полиция. Создатель "Союза бедных хлеборобов", Антони вспоминает, что гуляй-польские анархисты сразу заняли непримиримо-воинственную позицию по отношению к попытке помещиков создать в Гуляй-Поле осенью 1906 года организацию "Союза русского народа". "Мы собрались и решили: пока не поздно, мы должны разогнать это сборище "истинно русских". Я написал печатными буквами и оттиснул на гектографе прокламацию, в которой угрожал от имени нашей организации, что мы будем бороться "огнем и оружием". И как помещики были главными организаторами, мы объявили нашим массовика, чтобы поджигали самых рьяных из них. В первую очередь зажгли помещицу Черноглазиху, игравшую первую скрипку в их Союзе, а потом запылали ближние и дальние помещики, и пожары пошли и пошли во все стороны. Стало сумрачно и жутко ночами от этого огнища. Подожгли и хату одного крестьянина, очень ретивого члена "истинно русских". На пожар сбежался народ, но никто не хотел помогать ему тушить огонь - стоят, смеются и говорят: "Хай тоби Георгий помогае!" Тогда крестьянин сорвал с груди жетон и бросил в огонь. "О, теперь ты наш, теперь мы тоби поможем тушить". Союза "истинно русских" не стало - его как водой смыло…"
Осенью 1908 года полиции удалось арестовать весь актив "Союза бедных хлеборобов", за исключением самого Антони и его заместителя Семенюты. Военный суд приговорил большинство арестованных к длительным срокам заключения, а некоторых, включая Махно, - к повешению. Шмерка Хшива, Егор Бондаренко и Иван Шевченко были казнены, а Нестору Махно и другим смертная казнь была заменена бессрочной каторгой. Махно отбывал срок в московской центральной тюрьме - Бутырках, закованный в ручные и ножные кандалы как особо опасный государственный преступник. Он пробыл там почти семь лет и был освобожден только Февральской революцией. В интернационалистской атмосфере политической тюрьмы укрепились и интернационалистические взгляды самого Махно; в годы Первой мировой войны он выступал как против великодержавных шовинистов, так и против националистов всех толков. В своих воспоминаниях он рассказывает, что ближайшими его друзьями по каторге были заключенные-евреи, а с одним из них, "боевиком" из Ковно Иосипом Адырем, он "жил в тюрьме "коммуной", как с родным братом". Эти симпатии Махно сохранил и тогда, когда в конце марта 1917 года возвратился в Гуляй-Поле, чтобы начать там борьбу за "безвластную" республику.
Весна 17-го года была временем духовного и государственного пробуждения Украины. В апреле в Киеве состоялся Всеукраинский национальный съезд, на котором была избрана Центральная Рада, взявшая на себя политическое представительство украинского народа (сначала в рамках единой демократической России, а затем - суверенного украинского государства). Съезд потребовал превращения России в федерацию и создания в ее рамках национальных республик. Однако попытка Рады добиться признания у Временного правительства потерпела полный крах. Тогда 23 июня Рада приняла свой "Первый универсал", в котором в явочном порядке провозглашалось создание Украинской республики с ее законодательным органом и национальным правительством - самой Радой и Генеральным Секретариатом. Рада и Секретариат представляли собой широкую коалицию буржуазных и мелко буржуазных партий, с большинством из меньшевиков и правых эсеров. Вскоре в состав Рады влились и такие представительные органы, как Всеукраинская Рада сельских депутатов. Всеукраинская Рада войсковых депутатов. С формальной стороны, Рада была, пожалуй, самым демократическим и представительным органом во всей тогдашней России. Во главе Секретариата стояли его руководитель и секретарь внутренних дел В. Винниченко и секретарь военных дел - социал-демократ С. Петлюра. Хотя Секретариат на словах заверял в своей преданности идее единой российской государственности, на деле он с самого начала взял курс на "самостийность" Украины в виде буржуазно-демократической республики. Его политико-просветительская деятельность, возглавлявшаяся Всеукраинским обществом "Просвит", была целиком подчинена задаче последовательной украинизации, а его войсковой комитет во главе с Петлюрой ускоренно формировал отряды "украинского казачества", признававшие только власть Рады. Рада выдвинула и социальную программу предусматривающую, в частности, социализацию всех помещичьих, государственных и монастырских земель, но проведение этой программы в жизнь шло медленно и не последовательно. Между тем именно на Украине социальные проблемы, в особенности аграрная, были особенно острыми и требовали немедленного решения.
В этих условиях только анархо-коммунисты с их лозунгом немедленного передела всех земель и введения "коммунизма" выражали реальные настроения масс. К тому же они призывали к прямому действию (что исходило из общего анархистского убеждения, что действие, даже когда оно осуществляется в виде разрушения, выражает страсть к созиданию). Все это обеспечивало анархистам поддержку крестьянских масс. Махно в добавок, возвратившись в Гуляй-Поле, избрал тактику, резко отличающуюся от тактики московских анархистов, которые были против вхождения в какие бы то ни было общественные организации, кроме чисто "боевых". Махно сразу же поставил перед гуляй-польскими анархистами задачу вхождения во все общественные и политические организации, чтобы превратить их в органы "самоуправления народа". Уже в сентябре межволостной объединенный съезд советов рабочих и крестьянских депутатов Гуляй-Поля провозгласил в своей резолюции: "Гуляй-Польский районный съезд трудящихся решительно осуждает претензии Временного правительства в Петрограде и Украинской Центральной Рады в Киеве на управление жизнью трудящихся и призывает Советы на местах игнорировать всякие распоряжения этих правительств. Народ - правитель для себя в своей среде. Трудовое крестьянство - хозяин земли, рабочие - хозяева фабрик и заводов. Перед крестьянами стоит задача - изгнать всех помещиков и кулаков, не желающих заняться собственным трудом, из усадеб и организовать в усадьбах сельскохозяйственные коммуны. Инициатором этого дела съезд считает группу анархо-коммунистов и поручает им руководить организацией его".
Среди руководителей гуляй-польских анархистов, как в 1906 году, было много евреев: Хаим Горелик, Абрам Шнайдер, братья Шаровские, Степан Шепель, Лев Горелик. Евреи были представлены также и в не паритйных общественных организациях уезда, прежде всего в уездном "Общественном комитете", где выделялся максималист (позднее правый эсер) Василий Тарановский. Проводимые анархистами социальные преобразования встречали активное сопротивление помещичье-кулацкой верхушки, которая в своей борьбе с анархистами пыталась сыграть на их союзе с еврейскими бедняцко-середняцкими массами, в июле 1917 года, на одном из бесчисленных митингов в Гуляй-Поле, где Махно выступил со страстной речью против Временного правительства, кто-то из толпы вдруг бросил провокационный вопрос: "А как вы, Нестор Иванович, смотрите на жидив, что вместе с ними заседаете в Общественном комитете?" Краткое изложение своего ответа Махно приводит в своих "записках" (опубликованных в 1923 году в берлинском "Анархическом вестнике"): "Еврей, вздохни свободно. В дни царства Крушеванов, Пуришкевичей и Марковых вторых ты не раз был принужден покидать свои мирные лачуги и долгие годы скитаться вдали от родины без крова, ласки, утешения. Ты изнемог. Вздохни и будь свободным, как все народы". Весьма примечателен комментарий Махно к этому месту "Записок": "И я своих слов не забыл. Я не отрекся от них, как Петр от Христа. Когда я видел, что на пути моей ответственной революционной работы эти слова не оправдывались, когда свобода и жизнь еврейства насиловались, я всех насильников уничтожал".
Судя по всему, слова Махно на митинге получили поддержку, потому что националистские силы не решились тогда на прямую атаку против анархистского руководства уезда. Организация анархо-коммунистов продолжала расширять свои действия, которые стали особенно активными после октября 1917 года. В этот период, продолжавшийся до апреля 1918 года, анархисты осуществили в уезде создание широкой сети сельскохозяйственных и рабочих коммун в соответствии со своей принципиальной программой. Такая "коммунизация" жизни стала возможной, не в последнюю очередь благодаря двум декретам Всероссийского Совнаркома. Декрет о рабочем контроле, подготовленный наркомом труда Шляпниковым, человеком, прошедшим большую синдикалистскую выучку, по существу, выражал анархо-синдикалистскую программу управления промышленностью и ставил национализированные предприятия под прямой контроль самих рабочих в лице фабрично-заводских комитетов. А декрет о социализации земли предлагал превратить все бывшие помещичьи хозяйства в образцовые коллективные предприятия и одновременно ликвидировать всю налоговую систему в сельском хозяйстве, предоставляя крестьянам полную административно-хозяйственную самостоятельность. Это был период "коммунистического эксперимента" (окончившийся, впрочем, столь же быстро, как и "коммунистическая демократия"), и не удивительно, что он вызвал у анархистов такой энтузиазм, что они и десятилетия спустя вспоминали о "бакунизированном марксизме Ленина".
Увы, на смену эксперименту вскоре пришли тоталитарные тенденции большевизма. Однако в этот первый период анархисты видели в большевиках своих естественных союзников, которые помогали им превращать Гуляй-Поле в образцовую "самоуправляющуюся республику". Уже к декабрю 1917 года вся территория уезда покрылась сетью сельскохозяйственных и промышленных коммун, причем первые объединяли иной раз по нескольку десятков, а то и сотен крестьянских семей (коммуна № 1 в бывшем имении Классона). Период их существования был непродолжителен и трудно сказать, как они развивались бы в дальнейшем, но то, что мы о них знаем, зачастую заставляет вспоминать об израильских кибуцах и задумываться - не было ли среди основателей кибуцов и кое-кого из бывших гуляй-польских еврейских анархистов?…
Коммунистические эксперименты анархистов, их союз с большевиками и проводившаяся ими политика жесткого налогообложения крупных и средних собственников (душившая всякое частное предпринимательство, но необходимая для поддержания маломощных на первых порах коммун) - все это вызывало яростное недовольство зажиточных слоев населения уезда. У них реквизировали буквально все, и они попросту обречены были на физическое вымирание в гуляй-польской вольнице. Не удивительно, что при первой же возможности они предприняли попытку совершить антианархистский переворот.
Обстоятельства тем временем складывались не в пользу Махно и его организации. Общеполитическая обстановка на Украине становилась антибольшевистской. В ноябре 1917 года Рада своим "Третьим универсалом" отвергла октябрьский переворот в Петрограде, а когда Ленин предъявил свой знаменитый ультиматум, требовавший признать органы коммунистической власти на Украине, Рада разогнала Киевский совет и "Четвертым универсалом" провозгласила окончательное отделение Украины от России. Между РСФСР и только что созданной Украинской республикой началась война, и Рада вынуждена была пойти на сепаратный мирный договор с Германией и Австрией. Немецкие войска заняли Украину, и Рада тотчас приступила к жестокому подавлению тех очагов большевизма, которые успели возникнуть на украинской земле в первые месяцы после Октябрьского переворота. К их числу относился и Гуляй-польский уезд.
Во всякой революции, а особенно сопровождающейся гражданской войной, расстановка сил и групп всегда запутанна и неоднозначна. Эта закономерность в полной мере проявилась и в гуляй-польской ситуации весной 1918 года. Зажиточные националистические круги здесь объединялись вокруг местного филиала "Просвита", включавшего практически всю уездную украинскую интеллигенцию. Крестьяне в целом поддерживали Махно, однако значительная их часть вошла в состав "Селянской спилки", признававшей власть Центральной Рады. Параллельно с вооруженными отрядами анархо-коммунистов в конце 1917 года в уезде начали создаваться отряды "вольного казацства", которые к весне насчитывали уже около трехсот человек. Эти отряды с нетерпением ожидали прихода немецко-гайдамацких частей, которые в середине апреля уже приближались к Гуляй-Полю. Расслоение затронуло и ряды гуляй-польского еврейства. "Еврейская рота", состоявшая из трехсот бойцов и подчинявшаяся "Общественному комитету", включала многих представителей мелкобуржуазных слоев, а ее руководители Тарановский и Шаровский склонялись к компромиссу с местными националистами из "Просвита", поддерживавшими Центральную Раду. Воспользовавшись передислокацией анархистских отрядов Махно на позиции южнее Гуляй-Поля, "просвитовцы" вошли в контакт с руководителями еврейской роты и предложили им заключить "перемирие", разоружить ревком и секретариат анархистской организации и арестовать их руководителей - "во избежание кровопролития", как было сказано в секретном соглашении.
В ночь с 14-го на 15 апреля еврейская рота провела намеченную "операцию". Была, разумеется, горькая историческая ирония в том, что разгром гуляй-польской республики взяли на себя евреи. И был, конечно, глубокий скрытый расчет "просвитовцев" на то, что "операция" породит вражду между анархистами и еврейством. "Просвитовцам" особенно повезло с одним из руководителей операции - Львом Шнейдером. Будучи личным врагом Махно, Шнейдер во время захвата помещения анархистского секретариата продемонстрировал злобную ненависть к собственной организации: он срывал со стен портреты Кропоткина и Бакунина, плевал на них, топтал их ногами, выкрикивал бессвязные ругательства. Для анархистов измена еврейской роты была полной неожиданностью. Обманулись в своих ожиданиях и руководители роты Тарановский и Шаровский. Еще до прихода немцев и гайдамаков им стал очевиден план "просвитовцев" расправиться с арестованными анархистами. Тогда под собственную ответственность они тайком выпустили арестованных на свободу. Это, однако, не спасло рядовых анархо-коммунистов. Захватившие власть националисты устроили подлинную охоту за ними. Ужасной смертью погибли Хаим Горелик (которого Махно впоследствии в своих воспоминаниях назвал "неподкупным евреем" и "славным революционером"), Степан Шепель, Моисей Калиниченко и многие другие. Историческая правда требует отметить, что пропасть непримиримой ненависти расколола все национальные группы: в "охоте" за украинскими и еврейскими анархистами участвовали не только украинские националисты, но и еврейские собственники (например, хозяин гуляй-польского мыловаренного завода Левинский).
В конце апреля уцелевшие анархисты собрались на конференцию в Таганроге, специально посвященную "контрреволюционному" перевороту в Гуляй-Поле. Обсуждение вопроса о причинах сдачи Гуляй-Поля немедленно переросло, понятно, в дискуссию об отношении анархизма к еврейскому населению вообще. В адрес евреев было сказано немало горьких слов. Некоторые из анархистов предлагали отказаться от "революционного союза" с еврейством. В этом, как выразился позднее Махно, был "крик духовной боли тех, кто так много потрудился в борьбе против антисемитизма и кого евреи не только арестовывали, идя рука об руку с антисемитами, но и готовы были "охранять" до вступления в Гуляй-Поле немцев, австро-венгерцев и шовинистов - прямых погромщиков-украинцев, чтобы выдать затем их на казнь палачам." Впрочем, даже этот "крик духовной боли" не помешал конференции принять решение о том, что анархо-коммунисты должны и впредь вести революционную работу с евреями и непримиримую борьбу со всеми видами антисемитизма. Это решение, принятое в один из, пожалуй, самых трудных моментов в истории межнациональных отношений в районе, контролируемом анархистами, свидетельствует о необычайной устойчивости их политических принципов. Оценивая много лет спустя это решение, Махно мог не без гордости и основания заявить: "Все те, кто называет махновцев погромщиками, лгут на них. Ибо никто, даже из самих евреев, никогда так жестоко и честно не боролся с антисемитизмом и погромщиками на Украине, как анархо-махновцы".
Между тем положение Центральной Рады оказалось катастрофическим. Она не сумела дать обещанной земли и воли крестьянству и рабочим, не смогла восстановить имущественное положение зажиточных слоев, ею были недовольны и немецкие оккупационные власти, поскольку она плохо выполняла обязательства по поставке в Германию сельскохозяйственных продуктов и промышленного сырья. В конце апреля немцы разогнали Раду и привели к власти гетмана Скоропадского, который начал свое правление с реставрации крупного землевладения и экспроприации у крестьян хлебных запасов и инвентаря, приобретенного во время раздела помещичьих имений. В июле крестьян уже заставляли свозить возвратившимся в имения помещикам урожай, если он был собран на землях последних. В подкрепление этого приказа на село были направлены многочисленные карательные отряды. Понятно, что это вызвало бурный протест крестьянства. Большевики, вообще плохо связанные с крестьянским населением, не сумели использовать этот протест; его подлинными политическими выразителями оказались поэтому анархисты и левые эсеры. Они и возглавили массовую вооруженную борьбу крестьян против гетмана и поддерживающих его немцев. В этой борьбе национальные и социальные элементы переплелись настолько тесно, что можно говорить даже об особой "украинской анархо-эсеровской революции", в ходе которой повстанческие части, организованные поначалу Махно, а затем и левыми эсерами, успешно громили немцев и держали фронт против Деникина и Петлюры задолго до того, как в январе 1919 года на Украину вторглась Красная армия, привезя в своем обозе Временное Украинское Советское "правительство".
В этот период махновского движения его отношение к еврейству оставалось тем же, что и осенью 1917 года. Оно основывалось на союзе с еврейской беднотой и защитой ее от проявлений антисемитизма. В декабре 1918 года в армию Махно влился эсеровский партизанский отряд из Одессы под командованием некоего Метлы. Когда штаб повстанцев распорядился влить отряд в один из полков (видимо, Метла вызвал какие-то подозрения), эсеры взбунтовались и ушли с передовой под Екатеринославом, по дороге разгромив одну из еврейских колоний. Махно тотчас направил в Гуляй-Поле телеграмму: "Настичь отряд Метлы и обезоружить. Главарей расстрелять". Главарей не удалось поймать - они скрылись из уезда, но махновцы, услышав о событии, стали слать своему командиру коллективные письма поддержки: "Батько! Мы, по борьбе истинные ваши сыны, сыны нашего народа. Верьте нам, что мы, услыхав о разгроме отрядом Метлы еврейской колонии № 2, знаем и чувствуем, как это отозвалось на вас. Верьте, что с такой же болью, как и вы, мы вместе с вашим сердцем и разумом переживаем этот позор. Клянемся вам, батько, что среди нас в наших частях такого отношения к еврейству не замечается, а если появится, то вашим именем мы его уничтожим. Поддержите нас в этом".
И Махно их поддерживал. Он издал приказ, в котором писал, что всякий грабеж, изнасилование или убийство не только еврея, но и мирного жителя любой другой нации повлечет за собой расстрел командиров соответствующей части. В том же приказе он писал далее, что в случае невыполнения его указания застрелится сам, "чтобы не видеть и не слышать о подлых людях, творивших моим именем нечеловеческие преступления". Естественно, он не думал стреляться из-за такого рода фактов, но зато свою угрозу в отношении насильников и мародеров насколько возможно выполнял. Об этом свидетельствует один из членов Всероссийской "Комиссии по расследованию белогвардейских зверств" американский анархист Беркман. В статье "Большевистская ложь об анархистах", напечатанной в 1922 году в газете "Американские известия", Беркман рассказывает о том, как в связи с погромом 12 мая 1919 года в еврейской колонии "Горькое" "махновский штаб назначил комиссию для расследования, которая установила, что евреи были убиты крестьянами деревни Успеновка. Хотя эти крестьяне не входили в состав армии Махно, их приговорили к смертной казни за погром". Таких фактов можно привести много.
Это не говорит, конечно, о том, будто вся махновская армия была чуть ли не "юдофильской", но свидетельствует о высоком интернационализме ее руководства и ее принципиальных установках. Достаточно привести такой показательный в этом отношении эпизод: когда упоминавшиеся уже "изменники" Тарановский и Шаровский, раскаявшись, явились с повинной в секретариат анархо-коммунистов, то были не только полностью прощены, но и назначены на крупные посты в Революционно-Повстанческой армии; Тарановский даже стал впоследствии начальником ее штаба, то есть вторым человеком после Махно, в самый ответственный период - борьбы повстанцев с Врангелем, а затем - с частями Красной армии под началом Фрунзе. Оба они оказались верны махновскому движению уже до конца.
1919 год был годом апогея махновского движения. Его армия, выросшая до ста тысяч человек (в отдельные моменты она превышала двести пятьдесят тысяч!), громила отборные части Деникина и водружала черно-красные анархистские знамена в Херсоне, Николаеве, Бердянске, Мариуполе, Екатеринославе, Кривом Роге, Волновахе. Вся эта территория стала единой "Азово-Черноморской республикой", где "безвластные Советы" осуществляли самоуправление трудящихся. Естественно, что еврейская беднота массами шла в ряды махновской армии - тем более что во многих случаях это прямо диктовалось необходимостью защиты от погромщиков. Итогом этого стихийно сложившегося союза и его выражением явилась резолюция Второго гуляй-польского съезда Советов и подотделов повстанческих частей по национальному вопросу. Она гласила:
"Второй Районный съезд фронтовиков. Советов, подотделов и штабов имени "Батько Махно", заслушав доклад делегатов с мест о чинимых во многих местах разными бандами грабежах, насилиях и еврейских погромах, постановил:
1) Все бесчинства, вылившиеся в форме грабежей, самочинных реквизиций и насилия над мирными жителями, вызываются и поддерживаются темными контрреволюционными элементами, присосавшимися к честным повстанцам и позорящими имя славных честных революционеров, борющихся за торжество свободы и справедливости.
2) Национальный антагонизм, принявший в некоторых местах форму еврейских погромов, - результат отжившего самодержавного режима, который натравливал несознательные трудовые массы на евреев, надеясь все свои преступления взвалить на еврейскую бедноту и этим отвлечь внимание всего трудового народа от истинных причин его бедствий…
3) Порабощенные всех национальностей... должны объединиться в одну общую дружную семью Рабочих и Крестьян и сильным, мощным напором нанести последний и решительный удар классу капиталистов, империалистов и их прислужников…
4) Все лица, принимавшие участие в вышеупомянутых бесчинствах и насилиях, являются врагами Революции и трудящегося народа и должны быть расстреляны на месте преступления…
Долой капитал и власть! Долой религиозные предрассудки и национальную ненависть! Да здравствует единая великая семья трудящихся всего мира. Да здравствует национальная революция!"
Факты свидетельствуют, что эта резолюция составляла постоянную основу всей национальной политики махновского движения. Когда, например, в мае 1919 года "красный атаман" Григорьев поднял свой антисоветский мятеж и написал на своих знаменах лозунги "самостийности" и антисемитизма, это последнее обстоятельство было одним из важных причин, побудивших Махно объявить войну Григорьеву. В специальном воззвании Махно писал: "Что говорит Григорьев? Он говорит, что Украиной управляют люди, распявшие Христа, и люди, пришедшие из московской обжорки. Братья! Разве вы не слышите в этих словах мрачного призыва к еврейскому погрому?" Разорвав временный союз с Григорьевым, вызванный совместной борьбой против Деникина, Махно арестовал и расстрелял "красного атамана". Разумеется, тому было много и других, идеологических и тактических причин, но интересно, что Махно счел необходимым указать, как на одно из преступлений Григорьева, на его звериный антисемитизм.
Пожалуй, лучше всего интернационализм махновского движения доказывается его личным составом. В районе действия повстанческой армии ведущие гражданские и военные должности зачастую были заняты евреями (председатель гуляй-польского Совета Коган, начальник штаба РПА Тарановский, начальник контрразведки Зиньковский, руководители политуправления Эйхенбаум и Барон). Многие части махновской армии были полностью еврейскими. Прогремела история гуляй-польской еврейской артиллерийской батареи во главе с Абрамом Шнейдером, которая, столкнувшись с конницей Шкуро и расстреляв все снаряды, не бросила позиций (как сделала соседняя красноармейская 9-я дивизия Южного фронта, панически бежавшая из-под Волновахи), а перешла в рукопашный штыковой и погибла вся до последнего, включая командира. Жители еврейских колоний уезда формировали свои подразделения, уходившие на передовые сражаться "за вольную республику". Стали бы они так поступать, если бы на махновских теплушках, как пишет Рощин, написаны были антисемитские лозунги?! Впрочем, интернационалистский характер политики Махно вынуждена была признать и сама советская власть - в один из тех коротких периодов, когда была жизненно заинтересована в военной помощи повстанцев для разгрома Врангеля. Осенью 1920 года один из активных советских деятелей Екатеринослава Равич-Черкасский (между прочим, тоже еврей) писал в брошюре "Махно и махновщина": "Махно и его идейные руководители не ведут шовинистической агитации ни против "кацапов", ни против московской обжорки", как атаман Григорьев, ни против "жида". Но так писалось давно, в те годы, когда даже Троцкий вынужден был признать, что обвинение Махно в связях с Петлюрой и Врангелем (выдвинутое Яковлевым и Дзержинским) ложно. С тех пор, однако, утекло много воды, и свидетели тех событий в большинстве погибли в сталинских лагерях, не оставив после себя письменных показаний. Остается надеяться, что историческая правда, тем не менее, восторжествует. Ее засвидетельствовали даже независимые еврейские исследователи, занимавшиеся в 20-е годы, по горячим следам, историей еврейских погромов на Украине. Изданная в 1922 году в Харбине "Багровая книга", представляющая собой подлинный мартиролог чудовищных страданий еврейского народа Украины, отмечает все самые мельчайшие случаи еврейских погромов, инспирированных командованиями всевозможных армий и банд, но не содержит ни единого (!) упоминания о погромах, связанных с махновским движением. В книге указывается, конечно, что махновцы "реквизировали" имущество евреев (хотя умалчивается, что это относилось, в подавляющем большинстве случаев, к евреям зажиточным и представляло собой не национальную, а социальную политику). Но иначе и быть не могло: на черно-красных знаменах махновцев не случайно был написан их неизменный лозунг: "С угнетенными против угнетателей навеки".
С начала 1920 года Красная армия развернула широкомасштабные боевые операции против РПА. Эта война на уничтожение гуляй-польской "вольницы" была начата тотчас вслед за тем, как махновские части помогли большевикам разгромить Деникина. На подавление Махно была брошена 60-тысячная армия. Одновременно анархистам приходилось защищаться от армии Врангеля, которая основной свой удар на север наносила как раз через повстанческий район. Занятое борьбой с "идейным противником", красное командование некоторое время не обращало внимания даже на поражения своих частей на врангельском фронте. И лишь когда Врангель захватил Александровск, Бердянск и Мариуполь и вплотную подошел к Екатеринославу, в Москве спохватились и вновь, как в 1918 - 19-м годах, обратились за помощью к Махно. В октябре 1920 года между Красной армией и РПА был заключен военно-политический союз. Он, однако, просуществовал немногим более месяца - до того момента, когда махновские части, форсировав Сиваш и захватив Симферополь, помогли Фрунзе ворваться в Крым. Покончив с врангельской угрозой, Москва немедленно повернула свою армию против недавнего союзника. Поздней осенью 1920 года на махновцев были брошены также части Красной армии, снятые с польского фронта. Необходимость в этих подкреплениях вызвана была тем, что повстанцы раз за разом громили красноармейские подразделения. Достаточно просмотреть соответствующие публикации, появившиеся несколько позже в советском военном журнале "Военный вестник", чтобы убедиться, что в тактическом единоборстве Махно с красным командованием победа всегда оказывалась на стороне Махно. Силы, однако, были неравными. Революционно-Повстанческая армия не была даже разгромлена - она просто растаяла в бесконечных боях с превосходящим по численности противником. В августе 1921 года Махно вместе с небольшой группой сторонников ушел за границу. С 1926 года он осел в Париже, где до самой смерти работал художником-оформителем на жуанвильской киностудии.
Вместе с гибелью РПА и разгромом всего анархо-махновского движения погибла и надежда украинского революционного еврейства на обретение "нового Сиона". Она возродилась в другом месте и в другое время - пусть и не в том виде, в каком мечталось евреям в махновском движении, но все же в какой-то степени близком: это было национальное возрождение еврейства, правда - в рамках государства, но государства все же национального, а не "межнационального", в котором, как показал исторический опыт, евреи как нация так и не смогли обрести своего Сиона. История оказалась куда более сложной, чем это думали повстанцы-махновцы и их красные северные соседи. Но при всем том следует сказать, что в исторической перспективе повстанцы были ближе к истине, чем их противники: история показала, что национальная независимость и возрождение возможны лишь как социальная независимость, как социальное "самоуправление", пусть даже и в государственной форме. И Махно как руководитель повстанческого движения на Украине имеет неоспоримые заслуги перед еврейством не только потому, что в кровавые годы гражданской войны неизменно выступал его защитником от всевозможных погромщиков, но, пожалуй, в еще большей степени потому, что опыт "безвластного" решения еврейской национальной проблемы углубил и прояснил вопрос о путях и формах еврейского национального возрождения.
Судя по всему, еврейство еще при жизни Махно подходило к пониманию этой его роли. В искаженной форме, но это вынуждены были в конце концов признать даже белогвардейские газеты, которые с недоумением констатировали, что, живя в Париже, Махно был постоянно в еврейском окружении и что на его смерть (25 июля 1934 года) из всех неанархических газет более или менее доброжелательно откликнулась только парижская еврейская газета. В действительности в этом нет ничего удивительного, как ничего удивительного нет в том, что похоронен Махно был в колумбарии кладбища Пер-Лашез как революционер и борец за интернациональные интересы трудящихся. И наверное, есть что-то закономерное в том, что он похоронен в столице европейской свободы, а не на своей родине, где добрая память о нем живет только в народе, а официальная пропаганда смыкается с белогвардейской прессой.