Черная тень Революции (М. Г. Никифорова)

Чего только ей не приписывали и не приписывают! Виной тому и она сама - изрядная мифоманка, и пугливые и охочие до легенд-страшилок современники-обыватели, и идеологические противники - и белые, и большевики, готовые любую, присущую им же самим пакость, приписать поверженному инакомыслящему… В результате и сегодня вполне научные издания, энциклопедии помещают о ней на своих страницах всяческий вздор.

Попробуем соединить в нашем повествовании все, или почти все, что было о ней рассказано ее современниками, всеми, кто знал ее лично или слышал о ней. Попробуем свести воедино факты ее бурной биографии. Попробуем, где это возможно, отделить (или хотя бы оттенить) правду от домыслов...

Варианты ее биографии весьма разнятся между собой.

Звали ее Мария Григорьевна Никифорова. Это сомнению не подлежит. И родилась она в Екатеринославской губернии в городе Александровске. Это тоже бесспорно. Но вот дальше... То она - дочь офицера, прославившегося в русско-турецкой войне. То - бывшая посудомойка водочного завода, то - выпускница Смольного института, то... Все эти "то..." еще при ее жизни отметил в своем дневнике Владимир Амфитеатров-Кадашев: "Маруська Никифорова. О последней ходят целые легенды. Уверяют: она генеральская дочь, за что-то мстящая своему "кругу"; или - незаконнорожденная, объявившая войну обществу вообще, - "черная тень Революции". Все это бредни и чепуха. Биография Маруськи довольно примечательна, но с другой стороны: семнадцатилетней девчонкой это многообещающее существо уже попало на каторгу за полууголовный, полуполитический "экс", каких в то время (1910) бывало много". Все подмечено верно. Ошибка только в дате: в 1910 году Маруся уже никаких "эксов" не совершала…

В годы первой русской революции Маруся, по свидетельству одних, сочувствовала и примыкала к социалистам-революционерам, по свидетельству других, уже тогда была убежденной анархисткой, а в партии анархистов состояла с 16 лет.

Из некоторых источников следует, что она за террористические акты 1904-1905 годов была приговорена к смертной казни, замененной бессрочной каторгой, которую отбывала в Петропавловской крепости. Если верить наиболее распространенной версии, в 1910 году ее перевезли в Сибирь, и оттуда она, как когда-то Бакунин, через Японию бежала в Америку. Из других, более достоверных, источников следует, что судима она была в 1908 году за участие в террористическом акте - убийстве исправника - приговорена к 20 годам каторги и наказание отбывала в Московской губернской женской тюрьме.

Известно, что в мае 1909 года Марусю из Бутырки перевели в Новинскую тюрьму. В камере, куда она попала, содержались в основном юные революционерки: большинство из них принадлежало к партии эсеров, но были и социал-демократки, и анархистки, и беспартийные. Вместе с несколькими уголовницами в камере находилось человек двадцать. К моменту появления Никифоровой в разгаре была подготовка группой заключенных побега. Среди руководителей этой группы выделялась аристократическая красавица Наталия Климова - в будущем близкая приятельница, а точнее, любовница Бориса Савинкова, в прошлом - жена знаменитого террориста и грабителя банков эсера-максималиста Соколова-Медведя. Будучи сама эсеркой-максималисткой, она принимала участие в организации самого кровавого террористического акта в дореволюционной русской истории - взрыва дачи премьер-министра П. А. Столыпина на Аптекарском острове 12 августа 1906 года... Другая активистка этой группы, то же эсерка-максималистка - Екатерина Никитина, оставила подробные воспоминания о подготовке и осуществлении массового побега из Новинской тюрьмы. (Кстати, на воле в подготовке побега принимал участие с домочадцами и юный Владимир Маяковский. Значительная часть одежды для беглянок была пошита его семьей.) Ниже мы приведем несколько довольно обширных цитат из воспоминаний Никитиной, которые, на наш взгляд, дают представление об облике девятнадцатилетней Маруси. О ее приходе в камеру Никитина вспоминала так: "Появление ее мы приняли как катастрофу... Худое и серое лицо, бегающие карие глаза, коричневые волосы, остриженные в скобку, невысокая коренастая фигура, размашистые судорожные движения, срывающийся неровный голос - такого "политического" типа мы еще не видали! На обычные вопросы: откуда? кого знает? по какому делу? - провралась немедленно. А уж если врет о деле, плохой признак: уголовная повадка, ничему верить нельзя... Развязность новенькой, ее готовность к "тыканью" (мы все были на "вы"), попытки обниматься и проч. - были встречены более чем холодно. Должна оговориться, что тут были разночтения: большая часть видела только взбалмошную крикливую девчонку, перенявшую от уголовных их жалкий шик, истерическую возбудимость и легкомыслие. Другие - и таких было меньшинство - явно чувствовали что-то уродливое, враждебное здравому смыслу и неприемлемое в угловатой фигуре и особенно в старообразном и вместе мальчишеском бескровном лице". Кто-то из сокамерниц объединился в активной ненависти к Марусе, кто-то отнесся к ней с подозрением, кто-то с любопытством, кто-то с жалостью. Никто не выказывал к ней симпатий. На волю был послан запрос - что за такая Никифорова? Вскоре от ее защитника на суде пришла справка, подтверждавшая, что Мария Никифорова судилась по Старобельскому делу, но приговорена была не к казни, как заявила сокамерникам Маруся, а к каторге, на 20 лет, на суде держалась неровно - то вызывающе, то со слезами... Уточним, что так называемое Старобельское дело заключалось в убийстве в 1907 году местного пристава группой революционно настроенной молодежи. В идейном отношении группа (а с точки зрения властей и обывателей - разбойничья шайка) объединяла сочувствующих и эсерам, и анархистам. Кроме убийства пристава в Стародубе, группа совершила нападение на дом местного священника. Никифорова была одним из главарей "шайки", в указанных и других "предприятиях" действовала переодетой в мужское платье и под псевдонимом "Володя". А было ей тогда, как поется в песне, 17 лет… и привлечена она была, как не крутись, по "смертной" статье…

Но вернемся в Москву, в камеру Новинской тюрьмы, к дамам замечательным во всех отношениях, к самоотверженным революционеркам, готовившим рискованное предприятие - побег на волю. Никитина вспоминает: "Очевидно, что-то скрывалось не только от суда, но и вообще… Значит, было что скрывать…" Прервем цитату. Это Никитина, конечно, рассуждает задним числом - про "что-то скрывалось", это потом, когда выяснилось, в чем дело, пришлось искать объяснения и рефлектировать по поводу собственной слепоты и наивности… Но продолжим цитату. Итак: "От нас она явно пряталась: раздевалась под одеялом, не мылась, как все мы, в уборной до пояса, в коридор выскакивала, обязательно убедившись, что все сидят в камере… и т. д. Смутное подозрение невероятного, невозможного положения бродило в голове. Тут пришла записка из Бутырской тюрьмы от ее сопроцессника; очень осторожно он сообщал, что Маню Никифорову он знает за хорошего и честного товарища, но есть одно обстоятельство… "Она вам сама расскажет"… Опять обстоятельство!… И я высказала свое предположение:

- Это не девушка, а мужчина, вернее всего - шпион".

Если верить Никитиной, в аналогичном Марусю заподозрили и остальные сокамерницы. Посовещавшись, решили допросить. Маруся, по всей видимости, обладавшая незаурядными артистическими способностями и не лишенная фантазии, сочла почему-то выгодным для себя никого не разочаровывать и подтвердить подозрения насчет ее пола. Допрашивавшей ее она наплела с три короба. Та, вернувшись к товаркам, поделилась услышанным. Никитина так излагает этот душещипательный эпизод:

- Действительно мальчик, но история совсем особенная, и не провокатор вовсе, а участвовал в убийстве пристава, потом скрылся в женском платье, был так арестован и осужден; сидел в Чернигове, в одиночке, потом в Бутырках - тоже, знает тех-то, и те знают его, в общем несчастный и просит, ради бога, понять и пожалеть, плачет…

Камера ахнула… Нельзя сказать, чтобы все понимали ясно положение: большинство увлеклось романтичностью происшествия и находило наши страхи преувеличенными. Однако приступили к обсуждению и решили следующее: Маня останется Маней, что он мальчик или мужчина - нам все равно. Ставим ей приставную койку у окошка за столом… запрещаем петь, скакать, кричать, ходить к доктору, в уборную, когда там кто-нибудь есть и, конечно, в баню… Маньку позвали, все это ей доложили и потребовали клятвенного обещания. Она плакала, сморкалась, обещала… А на другой же день запела во все горло сильным мальчишеским альтом: "У Полтави на рыночку…".

Итак, наивные женщины, как мы видим из воспоминаний Никитиной, готовы были поверить во многое… Главное, чтобы было романтично и не банально... Хотя в Марусиных "историях" кое-что все же было правдой. Например, за что сидела и где сидела. Но правда никого не интересовала даже спустя многие десятилетия. И вот из одной биографической справки в другую кочуют, по-видимому, сочиненные впоследствии самой Марусей обстоятельства ее жизни: и отсидка в одиночке Петропавловской крепости (получается, что сидела там аж несколько лет!), и приговор (на три года раньше, чем ее судили на самом деле) к смертной казни, и перевод в Сибирь, откуда она бежала в Японию, затем в Америку и Западную Европу... Приукрашивать Маруся умела! Но что было на самом деле, мы узнаем все у той же Никитиной:

"Атмосфера в камере накалялась. К тому же нас очень нервировала Маня. Пришлось, конечно, посвятить ее в возможность побега, и она совсем потеряла голову: приставала ко всем с вопросами и предложениями, показывала приемы борьбы, не считалась ни со временем, ни с местом, ни с чужими глазами... А глаза были, и по тюрьме поползли слухи: у политических сидит какая-то чудная: девка - не девка, мужик - не мужик. И они ее прячут... Я лично уже мало верила, что это был "мужик": ни один мужчина не выдержал бы и недели, не проявив себя, запертым среди 20-ти женщин, которые в большинстве были молоды, беспечны и наивны до глупости. Вернее, что этот урод, истеричка, лживое и хитрое создание, и по чем мы знаем - не следят ли уже за Тарасовой (охранница, участвовавшая в подготовке побега) и нашими помощниками на воле? Она могла отправить письмо, шепнуть в коридоре старшей, вызваться в контору... И мы, мучительно переживая все эти сомнения, старались не спускать с глаз ее нелепую даже среди уголовных фигуру".

В этом месте у Никитиной следует сноска, и мы еще к ней вернемся. А пока отметим, что, при всей необъективности, предвзятости мемуаристки и ее нескрываемом отвращении к Никифоровой, история побега, то есть то, чему Никитина была непосредственным свидетелем и участником, изложена достаточно скрупулезно и правдиво. Что касается самого побега, то прошел он вполне удачно. В ночь на 1 июля 1909 года из Новинской тюрьмы бежало 13 человек. Трое женщин, в том числе, конечно, и Маруся, переоделись в мальчиков, четверо - в барышень, одна - в даму, одна - в девочку, двое - в женщин из народа. Сама Никитина, поскольку ей одежды, заготовленной на воле (напомним - семьей Маяковских; любопытно, кому досталась одежда, пошитая юношей Володей Маяковским, - может быть, Марусе?), не хватило, кое-как обрядилась в сооруженное из "подручного" материала платье для беременной женщины. Кульминационный момент побега описан так (приведем сей отрывок, дабы убедить читателя, что не только в "крутых" кинолентах случается такое):

"Решетчатая дверь в конце продольной стены комнаты соединяла ее с конторой, так что всякий, подошедший к ней, был виден постовой надзирательнице, которая сидела у стола посередине конторы. Мы это знали и загримировали Гельму под начальницу, нарядили ее в черное пальто и большую шляпу. Тарасова, идя по уставу впереди, отперла ей дверь, и она пошла прямо на сонную Веселову. Та подняла навстречу голову - в этот момент Гельма схватила ее за горло. Зина, Наташа, Нина бросились на помощь. Дикий заглушённый вопль, потом мычание… Большая сильная женщина, охваченная бессмысленным страхом, забилась, как под ножом. Полетел стул, клубок тел завертелся по полу. Ее успокаивали, просили, грозили - все напрасно: остановиться она, очевидно, не могла и замолчала только, когда ей забинтовали рот.

В это время я почувствовала, что Маруся, руку которой я не выпускала, начинает дрожать, как в лихорадке. "Сейчас закричит!" - мелькнула страшная мысль. Я в ярости обернулась к ней: - Маруся, я вас убью! Перестаньте дрожать! Маруся глотнула воздух, дернулась, но дрожать перестала. Маня, которая все время рвалась в бой, убежала, наконец, в контору…"

Выше мы говорили о сноске в тексте Никитиной. Итак, сноска:

"Чтобы кончить с Марией Никифоровой - расскажу ее дальнейшую историю: это оказался не мальчик и не девочка, а полного и редкого типа гермафродит - более грамотные из нас скоро об этом догадались и звали его (!) "Оно". Он не был провокатором, но, конечно, половое уродство сказалось на всей психике - истерической, извращенной и аморальной. За границей, куда он попал после побега, он ориентировался на анархистов, жил странно то в мужском, то в женском платье, имел соответственные романы, получал какие-то средства. Мы все с ним совсем разошлись. В 1917 году вернулся в Россию…"

Далее следует совершенно мифологизированный вариант последующей биографии Маруси, который мы опускаем. Со слов известного в свое время литератора-анархиста Андрея Андреева, хорошо знавшего Никифорову, левая эсерка Бетра Бабина полностью подтверждает тот факт, что Маруся была гермафродитом. То же самое подтверждается и материалами следственного дела, заведенным на Марусю ЧК летом 1918 года. В нем содержатся показания допрошенного по делу о бесчинствах Марусиного отряда анархиста Артемия Гладких. Он утверждает, что знал Марусю в Париже, когда она носила имя Володя. Андреев также признавался, что слышал от людей, близко знавших ее по Парижу, будто бы ей в те годы была сделана одна из первых в мире операций по пересадке гормональных желез и она полностью превратилась в женщину (операция, видимо, прошла успешно, ибо Маруся впоследствии таки вышла замуж)…

Что касается жития нашей героини за границей, а точнее, в Париже, достоверных фактов (а не слухов) немного. Одни источники указывают, что после побега она жила во Франции, где занималась скульптурой и рисованием у Родена и одновременно продолжала работать в анархистских организациях Западной Европы. Другие - что жила во Франции, Англии, Германии, Швейцарии, свободно говорила на многих европейских языках, была активной участницей социалистических конгрессов. Есть так же вполне достоверные сведения, что в Париже Маруся окончательно примкнула к созданной Аполлоном Карелиным организации анархистов-коммунистов... Некоторые характеризуют ее как строптивую, непокорную натуру, по убеждению - анархо-террористку, как хорошего оратора и организатора экспроприации и террора... Кто-то утверждает, что во Франции "ее подвели под политическую, и здесь она попала уже на французскую каторгу за дела хорошие: опять вооруженный грабеж (об этом Амфитеатрову-Кадашеву рассказывала в Риме некая Гиацинтова, сидевшая якобы в каторжной тюрьме в Марселе вместе с "Маруськой", с той только разницей, что Гиацинтова была жертвой судебной ошибки, а "Маруська сидела поделом". - Б.Б.), а в 1917 году срок Маруськиной каторги кончился, и она помчалась в Россию…" Кто-то пишет, что в годы Первой мировой войны Никифорова под именем Володя записалась в Иностранный легион (в 1914 году), закончила в Париже офицерскую школу и получила звание офицера.

Скорее всего, Маруся на самом деле приобрела за границей кое-какие навыки по части рисования, ибо известно, что в конце 1918 года подвизалась в Москве в Пролеткульте. Но об этом потом... Более существенно то, что в эмиграции она, судя по всему, познакомилась с В.А. Антоновым-Овсеенко. Знакомство это оказалось весьма полезным и имело для Маруси важные последствия.

После Февральской революции Маруся вернулась в Россию, где сразу же с головой окунулась в водоворот революционных событий. В пламенности ее анархизма уже никто не сомневался. Между прочим, Маруся - участница первых съездов Советов…

Первым делом она якобы отправилась на Украину на станцию Пологи Александровского уезда, где проживала ее мать, и на развалинах анархической группы создала крепкую террористическую организацию на юге России. В мае 1917 года она экспроприировала у александровского заводчика Бадовского миллион рублей (не исключено, что данный эпизод относится не к маю, а к июлю или сентябрю 1917 года). Во время июльских событий 1917 года в Петрограде Никифорова возглавила столичную делегацию анархистов в Кронштадт, где пыталась склонить моряков к восстанию, чтобы поддержать якобы начавшееся в Петрограде вооруженное выступление местного пролетариата. Ее выступления имели заметный успех и нашли сочувствие и отклик в матросской аудитории. Некоторые полагают, что именно ее агитация способствовала участию значительного числа моряков и солдат кронштадтского гарнизона в июльских событиях в Петрограде.

В августе 1917 года Никифорова вновь уезжает на Украину. В Гуляйполе, куда она часто наведывалась, познакомилась с местным анархистом Нестором Махно. Из воспоминаний Махно известно, что "29 августа анархистка из Александровска М. Никифорова проводила крестьянский митинг" (под его, Махно, предводительством). Во время митинга Маруся попыталась арестовать бывшего гуляйпольского полицейского пристава, но Махно якобы пресек сию инициативу.

В начале сентября Махно еще колебался, раздумывая, как сподручнее осуществить аграрный переворот, но нагрянувшая накануне в Гуляйполе Маруся требовала немедленных действий. Никифорова, позднее долгое время состоявшая при Махно на вторых ролях, в ту пору пользовалась куда более громкой известностью, чем сам Махно... Она обрушила на него град упреков в постепенстве, соглашательстве и отходе от бунтарского правого дела.

К тому же периоду относится и такой рассказ участника описываемых событий:

"Однажды в клубе мы спорили - быть или не быть Махно во главе гуляйпольских организаций. Вдруг заходит к нам Маруся Никифорова с какими-то тремя анархистами. Она выступила против группы и Махно, обвиняя нас в том, что мы стремились руководить селом, мало проповедовали идеи анархизма и слабо притесняли помещиков и торговую буржуазию.

Надо прямым насилием над буржуазией разрушить устои буржуазной революции и вести борьбу с украинским шовинизмом, - говорила она. - Надо добывать средства на литературу, надо захватить оружие.

Но где взять оружие? - спросили мы. Маруся предложила обезоружить часть Преображенского полка, стоявшую неподалеку от Гуляйполя. Мы согласились.

Числа 10 сентября 1917 года мы, человек 200, выехали поездом в Орехово. Оружия, за исключением десяти винтовок и стольких же револьверов, взятых нами у милиции, у нас не было. На станции Орехово мы оцепили склады (снабжение) полка и в цейхгаузе нашли винтовки. Затем окружили в местечке штаб. Командир успел удрать, а низших офицеров Маруся собственноручно расстреляла. Солдаты сдались без боя и охотно складывали винтовки, а после разъехались по домам.

Маруся уехала в Александровск, а мы с оружием вернулись в Гуляйполе. Теперь было не страшно.

Неожиданно из Александровска приезжает один товарищ, не помню фамилии, и говорит, что на днях Маруся Никифорова арестована уездным комиссаром Михно. Мы не долго думая, позвонили ему по телефону и спросили, правда ли это. Он ответил, что арестовал ее потому, что она наложила контрибуцию на заводчика Бадовского и обещал, если мы не будем подчиняться ему, арестовать и нас.

Было видно, что Михно Никифорову освобождать не собирается. Нужно было заставить его силой, следовательно, ехать к нему.

Михно, узнав, что мы движемся на Александровск, освободил Никифорову, о чем сообщил нам по телеграфу (...).

Часть нашей "Черной гвардии", избрав себе командиром Савву Махно, под общим командованием Нестора, числа 4-го января, выехала на помощь александровским рабочим и анархическому отряду Маруси Никифоровой. Маруся тогда работала с большевиками в революционном штабе, который состоял из левых социалистов-революционеров и большевиков, куда пригласили и Н. Махно, избрав его председателем военно-революционной следственной комиссии".

Уже осенью она - организатор и командир "Черной гвардии". Маруся - идеолог "безмотивного" уничтожения государственных учреждений, не исключая (после Октябрьского переворота) и советских. Уже до 1918 года она известна на Украине своими зверствами... Так это или не так, но до конца 1917 года Маруся, которая, еще раз отметим, пользовалась в ту пору куда более громкой известностью, чем Махно, находилась, по-видимому, по преимуществу на территории восточной и южной Украины, где проводила активную анархистскую работу. (По другим данным, в конце года она работала сестрой милосердия. Что сомнительно.) Боевая же деятельность Маруси скорее всего началась с формирования в конце декабря 1917 года в Елизаветграде (ныне Кировоград) батареи. Эта батарея выросла в возглавляемый ею "1-й вольно-боевой отряд по борьбе с контрреволюцией".

Первым крупным делом отряда стало взятие в январе 1918 года Александровска (ныне Запорожье). Затем были захвачены Елизаветград и Знаменка. "1-й вольно-боевой отряд по борьбе с контрреволюцией" входил в состав частей только-только создаваемой Красной Армии под командованием Антонова-Овсеенко. Некоторые позднейшие интерпретаторы любят указывать на то, что Марусин отряд плохо подчинялся приказам последнего. Но проблема была вовсе не в этом. Точно так же во многих источниках говорится только о том, что взятие отрядом Маруси того или иного города обязательно сопровождалось грабежами, террором, разного рода бесчинствами… Реже встречаются источники, указывающие на высокие боевые качества ее отряда, на железную в нем дисциплину…

Деятельность Маруси в качестве командира "1-го вольно-боевого отряда" стала быстро обрастать слухами и легендами: то она грабит кондитерские, кафе и обжирается пирожными, то она экспроприирует магазины дамского белья… Владимир Амфитеатров-Кадашев услышал о ней такое: "Едва воцарился Совдеп, как в Херсонской губ. (родина Маруськи; между прочим, она вовсе не дочь генерала конечно, а просто девка из мелкомещанской семьи) возник "вольный казачий отряд анархистов", предводительствуемый Маруськой. Девка красивая, безусловно лихая, она, одетая в полумужской костюм, в короткой юбке, в высоких сапогах, с револьвером за поясом, скакала на лошадях, возбуждая восторг в разных проходимцах, составлявших ее шайку. Первоначально она основалась в Елизаветграде с твердым намерением хорошенько обчистить этот богатый город. К счастью, рабочие огромного завода "Эльворт" не позволили сделать этого; в возникшей между ними и Маруськой войнишке победителями оказались рабочие, так что она должна была поспешно удалиться к востоку, по дороге ограбив Александровск, где воспрославилась реквизицией в свою пользу всех шелковых чулок в городе".

Весной 18-го отряд Никифоровой действовал в различных городах Украины и России - от Одессы до Ростова-на-Дону. "Так, в Елизаветграде в период установления Советской власти присутствие хорошо вооруженного отряда Никифоровой помогло красногвардейцам практически бескровно взять власть", - после констатации этого факта авторы идеологизированных и мифологизированных заметок о Марусе (других нет!) переходят к констатации следующего при помощи противительного союза "однако": "Однако вскоре "Вольная Боевая Дружина" ("1-й вольно-боевой отряд по борьбе с контрреволюцией". - Б.Б.) приступила к разгрому магазинов и раздаче товаров населению. Лишь решительное противодействие со стороны местных органов власти и населения городов остановило грабежи"... Если Маруся идеолог "безмотивного уничтожения...", если она идейная анархистка, - то "однако" здесь неуместно. Да и насчет "решительного противодействия... населения городов" - тоже все не так однозначно. Предоставим лучше слово Антонову-Овсеенко - его отношение к Никифоровой хотя и противоречиво, но фактическую сторону дела он излагает корректнее других.

"Растущему разложению муравьевского тыла (М. А. Муравьев - в то время Главком Южного фронта. - Б.Б.) много способствовали действительные бесчинства, совершавшиеся некоторыми из партизанских отрядов. Эти отрядики, именовавшиеся большей частью анархистскими, составленные из различных авантюристов и темных элементов городов и местечек Правобережья, занимались безудержными реквизициями, насильничали и попросту грабили. Один из таких отрядиков в 40 чел., безобразничавший на ст. Долинской, вызвал посылку против себя особой экспедиции из Екатеринослава. Безобразия анархистского отряда Маруси Никифоровой (из Гуляй-Польского района) в Елизаветграде были одной из причин успеха восстания, организованного в городе белогвардейцами и петлюровскими агентами… Контрреволюции помогали, в меру своей распущенности, некоторые анархистские элементы".

Вроде бы картина рисуется однозначная. Но тут же Антонов-Овсеенко приводит следующие данные: "Выяснилось, что самим Муравьевым был выслан на помощь Беленковичу (командующий советскими силами в районе Елизаветграда. - Б.Б.) эшелон анархистов под командой Маруси Никифоровой, которая терроризировала население от Елизаветграда до Екатеринослава... Везде шел разговор о грабежах и расстрелах. В пособничестве анархистам обвинили и Беленковича. Черносотенцы восстали и выбили Беленковича из города... Когда Беленкович отступил, буржуазия совсем оседлала рабочих и крестьян и выдвинула лозунг "долой анархию". Со всех деревень были созваны солдаты, которым сказали, что они идут сражаться против Маруси, и в рядах стал заметен энтузиазм… У станции Хировка наступление гайдамаков отбито, особенно отличился отряд Маруси Никифоровой. Много жертв с обеих сторон, разрушено полгорода".

"И те и другие сообщения о Марусе Никифоровой, - резюмирует Антонов-Овсеенко, - были верны: у нее были храбрые ребята, только вконец распущенные". Далее, согласно фактам, приводимым Антоновым-Овсеенко события развивались следующим образом. 11 марта "с аэропланов елизаветградцы разбрасывали воззвания, в которых говорилось, что в городе власть принадлежит рабочим и чтобы не поддавались провокации и шли против грабежей Никифоровой... К 13 марта Елизаветград был снова нами занят..."

В современных исследованиях события мартовских дней 1918 года в Елизаветграде излагаются следующим образом. В городе была образована комиссия для урегулирования отношений с анархистским отрядом, которая предложила "1-му вольно-боевому отряду" покинуть город. Этому требованию Никифорова вынуждена была подчиниться, так как находившийся в городе Военно-революционный комитет к тому времени уже имел в своем распоряжении значительные вооруженные силы. После начала немецкого наступления в связи с начавшейся эвакуацией советских учреждений и войск из Елизаветграда правым эсерам и меньшевикам из местного Совета удалось объединить свои силы и создать Временный комитет революции. Войска этого комитета под лозунгом: "Вся власть Учредительному собранию!" разгромили красногвардейцев, а затем при появлении в Елизаветграде отряда Никифоровой (250 человек, 1 орудие, броневик) в городе начались еще более ожесточенные бои. Временный комитет революции привлек на свою сторону значительную часть населения, "стращая" их грабежами и погромами, учиненными до того Марусей. Маруся привлекла на свою сторону матросский бронепоезд. Итогом стали 86 убитых и 140 раненых. Кроме того, сама Маруся была ранена. (В те же дни отрядом Маруси был арестован подросток-гимназист, будущий поэт Арсений Тарковский. Допрос, учиненный Никифоровой, закончился для будущего поэта успешно: угостили сладостями и отпустили...)

Дополним картину елизаветградских событий рассказом Беленковича, изложенным Антоновым-Овсеенко: "Маруся со своим отрядом занималась в Елизаветграде митингами и самочинными реквизициями. Беленкович, по указаниям Муравьева, предложил ей отправиться на фронт. Она предписание выполнила... и настроение в городе улучшилось (тем не менее из-за бегства Ревкома, пытавшегося вывезти из города деньги казначейства, власть перешла в руки "демократического самоуправления", опиравшегося на "Союз фронтовиков" и "самоохрану".- Б.Б.)… Негаданно - у семафора Маруся Никифорова; проездом на Знаменку завернула, "чтоб закупить необходимое снабжение". Автомобиль с ней был в городе обстрелян, Маруся ранена. Ее "братва" начала обстрел города (из двух броневиков был открыт огонь, в том числе по зданию Елизаветградского Совета - первый в истории расстрел "Дома Советов", произведенный к тому же с применением тяжелой бронетехники!… - Б.Б.). Беленковичу удалось остановить эту стрельбу. В переговорах с городским самоуправлением он добился обещания соблюдать нейтралитет и содействовать сдаче оружия нерегулярными частями, при условии отправки наших отрядов на фронт. Наши отряды были отправлены. В ответ городское самоуправление организовало тайный военный штаб, который двинул белые отряды на вокзал для захвата станции и Беленковича… Услышав стрельбу, повернула к Елизаветграду и Маруся... С нашей стороны дрались до 400 чел. (…) Наступали до 6 000 белых, под руководством бывших офицеров. Наши были раздавлены. Отряд Никифоровой наполовину истреблен..."

Большинство интерпретаторов сходится на том, что Никифорова, сражаясь в то время на стороне Советов, в итоге своими действиями настроила большую часть населения против Советской власти и что подобное происходило не только в Елизаветграде, но и в других городах Украины, где побывал отряд Маруси.

Вот такой она запомнилась анархисту Чуднову: "Это была женщина лет тридцати двух или тридцати пяти, среднего роста, с испитым, преждевременно состарившимся лицом, в котором было что-то от скопца или гермафродита, волосы острижены в кружок. На ней ловко сидел казачий бешмет с газырями. Набекрень надета белая папаха".

Во время отступления она сблизилась с левыми эсерами, поскольку отступала на Таганрог вместе с отрядом левого эсера Ивана Родионова. О наступлении немцев на Украину красочно написал в своих воспоминаниях другой левый эсер, народный комиссар юстиции Штейнберг: "По линиям железных дорог носились отдельные поезда со всемогущими пассажирами, вооруженными до зубов, по любому капризу захватывались станции, почты, телеграфы, прямые провода. Вокруг этих летучих голландцев, казавшихся иногда воскресшими группами ландскнехтов, создавались легенды. Одна Маруся Никифорова, смелая и жестокая полководица, подобно метеору, летавшая с пункта на пункт, опустошавшая для своих нужд магазины дамских и иных нарядов, выступавшая под защитой пулеметов и броневиков, унижавшая Советы, заставит с болью и горечью остановиться в будущем на этом отрывке русской революции"…

После ряда боев с немцами и гайдамаками, в которых Маруся участвовала вместе с советскими отрядами (в конце марта "1-й вольно-боевой отряд" принимал участие, в частности, в операции по захвату железнодорожной станции Апостолово и в наступлении на Долгинцево), ее отряд в начале апреля (по другим данным - во второй половине апреля) 1918 года прибыл в Таганрог. Надо отметить, что стремительное весеннее наступление германской армии на территории Левобережной Украины не позволило никифоровскому отряду предпринять что-либо серьезное. Даже попытка совместно с еще не очень известным тогда Махно и, наоборот, со знаменитым тогда командиром Петренко спасти от захвата Гуляйполе ни к чему не привела.

Вот как описывает этот эпизод в своих "Воспоминаниях" Н. И. Махно:

"На станцию Царевоконстантиновка подошел отряд Марии Никифоровой. Я сообщил ей о случившемся в Гуляйполе (арест товарищей и членов рев. комитета (...)). Она сейчас же вызвала к аппарату командира красногвардейского отряда некоего матроса Полупанова (...). Никифорова предложила ему вернуться на Цареконстантиновку, чтобы вместе повести наступление на Гуляйполе (...). Никифорова и Петренко (командир сибирского отряда) решили вернуться на Пологи и силою занять Гуляйполе, чтобы освободить в нем всех арестованных анархистов и беспартийных революционеров, а также вывести обманутые вооруженные силы крестьян, если они пожелают, или увезти оружие, чтобы оно не досталось немцам (...).

Я высказал мнение, что наступать на Гуляйполе уже поздно. Немцы, очевидно, уже заняли его. А выбить их из Гуляйполя нашими отрядами нельзя (...). Товарищи Никифорова и Петренко, хоть и посмеялись надо мной, обозвав меня ничего не понимающим в деле их стратегии и не знающим боеспособности их отрядов, однако принуждены были в эту же минуту и в спешном порядке перевести паровозы своих эшелонов из пологовского направления по направлению станции Волноваха, а о Пологах и Гуляйполе перестали даже говорить со мной.

На мой вопрос: "Что за горячка у вас? Что вы, вероятно, получили какие-либо тревожные сведения об этом участке?" - Никифорова объявила мне, что немцы заняли станции Пологи и Верхний Токмак и отрезали по линии Верхний Токмак - Бердянск анархический отряд товарища Мокроусова.

"Если хочешь, - добавила мне Никифорова, - то садись в мой вагон. Я сейчас делаю распоряжение эшелону двигаться дальше по направлению Волноваха - Юзовка", Тут же вполголоса, извинительно, полусмеясь, заявила мне: "Ты совершенно прав, с наступлением на Гуляйполе Мы опоздали, все подступы к нему уже заняты немецкими войсками".

Между тем, узнав о самовольных погромах и расстрелах, произведенных Марусей в Елизаветграде и Александровске, Украинское большевистское правительство, находившееся в то время в Таганроге, приказало арестовать Никифорову, а ее отряд разоружить.

"Я связался с некоторыми членами Федерации таганрогских анархистов, а также с другими друзьями и занялся нашумевшим в те дни в Таганроге делом командира одного из анархистских отрядов Марии Никифоровой...

Ленин и Троцкий разнуздались совершенно, разгромили анархистские организации в Москве, объявили поход против анархистов (...). Украинская большевистско-левоэсеровская власть поспешила действовать против отряда анархистки Никифоровой, очутившегося вместе с их красногвардейскими отрядами в Таганроге.

Украинское правительство приказало отряду под командой большевика Каскина (на самом деле левого эсера А. Каски. - Б. Б.) арестовать анархистку Марию Никифорову, а ее отряд разоружить. Солдаты Каскина арестовали Марию Никифорову на моих глазах в здании УЦИК Советов. Когда ее выводили из этого здания в присутствии небезызвестного большевика Затонского, Маруся Никифорова обратилась к нему за разъяснением: за что ее арестовывают? Затонский лицемерно отнекивался: "Не знаю за что". Никифорова назвала его подлым лицемером".

Была создана следственная комиссия, куда вошли два представителя таганрогской организации большевиков, два представителя таганрогской федерации анархистов и один представитель ЦИК Украины. Отметим справедливость замечания Махно, что арест Никифоровой совпал по времени с разгромом большевиками анархистских организаций в Москве и других городах.

Из-за попытки большевиков разоружить отряд Маруси Никифоровой, который, кстати, подобно многим другим, разным по партийной "приписке" формированиям, в разгар боев явился в Таганрог на отдых, - произошел первый конфликт с властями у Нестора Махно. Он же и описал подробно все, что произошло после ареста Маруси:

"Отряд Никифоровой не разбрелся и не пошел на служение в отряд большевика Каскина. Он настойчиво требовал от властьимущих ответа, где они запрятали Марию Никифорову и за что его разоружили.

К этому требованию присоединились все отступавшие из Украины в Таганрог и таганрогские анархисты. Таганрогский комитет партии левых социалистов-революционеров поддержат анархистов и бойцов отряда Никифоровой... В то же время много телеграмм, протестующих против поступка властей или просто сочувствовавших Никифоровой и ее отряду, поступило в Таганрог с фронта от зарекомендовавших себя в боях большевистских, левоэсеровских и анархистских отрядов и их командиров.

Екатеринославский (Брянский) анархистский бронепоезд под командой анархиста Гарина прибыл в Таганрог, чтобы выразить свой революционный протест зарвавшимся за спиной революционного фронта властям…

Такое положение дел побудило центральную власть собрать ложные данные против Марии Никифоровой и ее отряда, данные, уличавшие ее якобы в разграблении Елизаветграда, когда она заняла его в марте 1918 года, выгнав из него украинских шовинистов. Таким образом, ей создали уголовное дело.

В двадцатых числах апреля состоялся революционный суд над Марией Никифоровой. Суд происходил при открытых дверях и носил характер суда революционной чести.

Центральная власть навербовала из беглецов массу свидетелей против Никифоровой, стараясь всеми правдами и неправдами нацепить ей уголовное преступление и казнить. Но суд был поистине революционный, беспристрастный и, главное, политически и юридически в большинстве своем совершенно независимый от провокации правительственных наемных агентов...

В результате разбирательства суд постановил, что судить Никифорову за ограбление Елизаветграда нет никаких оснований. Суд постановил немедленно освободить ее из-под стражи и, возвратив ей и ее отряду отобранное отрядом Каскина вооружение и снаряжение, предоставить ей возможность составить себе эшелон и выехать на фронт, тем более что она и отряд ее к этому стремятся".

Махно в своих мемуарах также отмечает, что написал по этому поводу листовку, "которая изобличала Центральную Украинскую советскую власть и командира Каскина в фальсификации дела против Никифоровой и лицемерно подлом отношении к самой Революции".

Итак, следственная комиссия оправдала действия Никифоровой, постановила освободить ее и отменить все меры, принятые против "1-го вольно-боевого отряда". На это решение повлияло и то, что Антонов-Овсеенко положительно характеризовал действия анархистов против австро-германских войск. Главнокомандующий Украинским красным фронтом Антонов-Овсеенко писал в телеграмме, отправленной в Таганрог:

"Отряд анархистки Марии Никифоровой, как и товарищ Никифорова, мне хорошо известны. Вместо того, чтобы заниматься разоружением таких революционных боевых единиц, я советовал бы заняться созданием их". (Позднее, правда, Антонов-Овсеенко не без иронии окрестил Марусю Никифорову "энергичной и бестолковой" воительницей...)

Несмотря на положительное для Маруси решение комиссии, оно вызвало протесты среди солдат и рабочих. Общее собрание солдат Первого революционного батальона украинских советских войск постановило: "Считать решение следственной комиссии по делу Марии Никифоровой поспешным и следствие неполным... Требовать немедленного назначения новой следственной комиссии".

Только приближение немецких войск помешало довести дело Никифоровой до конца. Постановление Президиума Исполнительного комитета о разоружении оказалось в результате невыполненным и потому, что анархистские отряды "Черной гвардии" представляли собой внушительную силу. К тому же на помощь местным анархистским отрядам прибыли десятки других дружин и отрядов "Черной гвардии", отступавшие с Украины.

Тем временем "1-й вольно-боевой отряд по борьбе с контрреволюцией" направился в Ростов-на-Дону. Анархисты буквально терроризировали местное население города, а накануне сдачи Ростова-на-Дону немцам занялись уничтожением "капитала": на площади свалили в кучу акции, облигации и различные ценные бумаги, взятые из банков, и стали их сжигать. Здесь и в Новочеркасске, как утверждают интерпретаторы тех событий, отряды анархистов занимались грабежами, обысками и арестами ни в чем не повинных людей.

Числа 6 или 7 мая с Марусей в одном поезде, шедшем из Ростова, оказался В.Трифонов. Его сын, известный писатель Юрий Трифонов, пишет об этом так:

"На том же паровозе оказалась "знаменитая" Маруся Никифорова, начальница отряда анархистов, молодая пьянчужка (?!) и психопатка. Еще недавно воспитанница Смольного института (?!), а ныне прославленная атаманша любила разъезжать по Ростову в белой черкеске с газырями и белой лохматой папахе. Отряд ее растрепали немцу, вместе с нею ехали лишь несколько солдат..."

Приблизительно в это время на территории Центральной и Южной России то и дело стали появляться самозванки, выдававшие себя за легендарную Марусю. Отряды таких "Марусь" действовали в соответствии с легендами, приписываемыми подлинной Марусе. От Воронежа до Ростова-на-Дону "Маруси" со своими шайками безнаказанно грабили и убивали. Якобы после Ростова-на-Дону следы Никифоровой обнаруживаются в Воронеже. К этому периоду относится такой портрет анархистской атаманши: "По улице с бешеной скоростью мчится экипаж. Небрежно развалясь, сидит в нем молодая брюнетка в залихватски надетой набекрень кубанке, рядом, повиснув на подножке, плечистый парень в красных гусарских рейтузах. Брюнетка и ее телохранитель увешаны оружием. Чего здесь только нет! Сабли, маузер в деревянной кобуре, ручные гранаты...".

Известно, правда, что после Ростова-на-Дону отряд Маруси двигался по направлению к Царицыну. Туда же двигался и дружественный ей отряд Петренко. К тому времени между Петренко и большевистскими властями, в том числе в лице Серго Орджоникидзе, разрастался конфликт из-за экспроприированных отрядом Петренко ценностей (золотой запас Донецко-Криворожской советской республики - несколько эшелонов с золотом). Два эшелона, доверху груженные золотом и солдатами, подъехали к Царицыну, где Петренко поднял восстание... Маруся, естественно, встала на сторону своего боевого товарища. "Через неделю, добравшись до Царицына, - как отмечает тот же Ю. Трифонов, - Маруся приняла участие в бешеном анархистском бунте, который поднял Петренко..." (в другом месте у Трифонова: "...в ту же ночь Царицын стала осаждать и бомбить знаменитая Маруся Никифорова").

А вот как описала царицынский эпизод жена Серго - Зинаида Орджоникидзе:

"Рано утром наш бронепоезд прибыл в Царицын. Чуть брезжил рассвет. Вдруг неподалеку началась канонада. Это восстали бандиты Петренко, прибывшие на первых двух эшелонах, которые мы не сумели догнать в пути.

Серго сел в автомобиль и поехал к месту столкновения. Озверевшие бандиты категорически отказались сложить оружие и объявили войну Советской власти. Они объединились с анархистами из банды Маруси, которую я видела раньше в Ростове: она в сопровождении пьяных грабителей разъезжала верхом по городу в белой черкеске и белой лохматой папахе.

Красноармейские отряды заняли позиции на кладбище. Началось настоящее сражение, в котором Серго принял самое деятельное участие..."

Верными Советам остались только необученные отряды рабочих-красногвардейцев, а Петренко с Марусей командовали одним из самых боеспособных соединений Укрфронта... Царицынский мятеж, как две капли воды, походил на елизаветградскую историю: прямой наводкой из крупнокалиберных орудий с эшелонов лупили по центру города, где находились все учреждения Советской власти. Но в конце концов Петренко окружили, он сдался, и его расстреляли. Рядовых петренковцев и Марусю не тронули. Если верить газете "Известия Советов Московской области", отряд "известной анархистки "Маруси" в конце мая 1918 года был разоружен в Царицыне". О Марусиных бойцах газета писала следующее: "Появляясь в каком-нибудь городе, они свободно предавались грабежу, пьянству, самочинным обыскам и реквизициям. Весь город, в котором им удавалось обосноваться, был в самом ужасном положении. Они нарушали нормальную жизнь, нападали нередко на рабочих. Что-то кошмарное творилось в городах во время пребывания там "Маруськи". Пьяная вакханалия, террор, распутство, распространявшиеся г-жой Никифоровой, не поддаются описанию". А питавшийся в основном слухами В. Амфитеатров-Кадашев записал о ней в своем дневнике: "Затем болталась при большевиках на Дону и Кубани, после взятия Туапсе бежала в горы - и след ее пропал"...

На самом же деле в июне 1918 года Маруся была арестована в Саратове, по решению Саратовского Совета привезена в Москву и заключена на несколько месяцев в Бутырскую тюрьму (в одном из вариантов ее краткой биографии приведены такие сведения: "летом-осенью 1918 Никифорова командует своей "Дружиной" на Воронежском - Брянском - Саратовском фронтах. В сентябре 1918 арестована по решению Совета Саратова "за противоправные действия", вывезена в Москву.."). Из-под стражи Никифорову освободили в сентябре на поруки члена ЦИК, одного из лидеров российских анархистов Аполлона Карелина и командующего советскими войсками на Украине Антонова-Овсеенко. Ходатайствовала за нее и группа политэмигрантов, вернувшихся из Франции, среди которых был и Витольд Бжостек, анархо-коммунист, сотрудник Комиссариата торговли и промышленности (в прошлом известный польский анархист - "анархо-террорист"). Вскоре после освобождения Маруся выходит замуж за Бжостека. По воспоминаниям Андрея Андреева: "Эту женщину (Марусю) Бжостек, любя нежно, иногда носил на руках по комнате"...

В ожидании суда и приговора она начала работать, как мы уже говорили, в Пролеткульте, точнее, поступила туда учиться живописи. Первая жена Максимилиана Волошина - Маргарита Сабашникова с ужасом вспоминала, как "комиссарша Бжостек" объявилась в Пролеткульте. По ее словам, искусство должно быть благодарно Марусе за то, что она в конце концов решила оставить карьеру художника... Тогда же в Москве Маруся участвовала в Съезде анархистов и была избрана в секретариат (секретарем Всероссийской Федерации анархистов).

Суд над Никифоровой состоялся в январе 1919 года. Московский революционный трибунал в обвинительном заключении (обвинителем на суде выступал небезызвестный Катанян) указывал, что "М. Никифорова без ведома местных совдепов проводила во многих городах реквизии продуктов интендантства, частных магазинов и обществ, накладывала на помещиков контрибуции на большие суммы, забирала оружие и орудия, оставленные гайдамаками. Когда же Советы протестовали, она грозила им, окружала здание Советов пулеметами, арестовывала членов исполкомов. Ее отряд расстрелял воинского начальника, за неисполнение приказов она приговорила к расстрелу председателя Елизаветградского Совета и пр.".

Член ЦК Украины Пятаков, образовавший по поручению правительства Украины комиссию для разбора дела Никифоровой, показал, что последняя "дезорганизовывала очень часто оборону против немцев и белогвардейцев, что своими поступками она вынуждала многих коммунистов сражаться против нее, занималась грабежами и является попросту бандиткой, действовавшей под флагом Советской власти".

В какой-то мере с выводами суда были согласны и анархисты. Один из них в газете "Анархия" писал о Марусе: "Слава об ее отряде гремела по всему фронту и слава худая... Без сомнения, Маруся иногда совершала нечто неанархическое, но это объяснялось отчасти и тем, что найти черту, где дисциплина не была бы в ущерб свободе, было очень трудно и, я бы сказал, невозможно даже".

Военный трибунал признал Марию Никифорову виновной "в дискредитировании Советской власти своими поступками и действиями ее отряда в некоторых случаях: в неподчинении некоторым Советам на местах в сфере военных действий". Обвинение в грабежах и незаконных реквизиях трибунал постановил считать незаконным, так как оно основывалось на слухах, которые не подтвердились ("появились истерички, которые, называясь ее именем, и совершали преступления"). Считая М. Никифорову виновной по двум пунктам, трибунал нашел ее заслуживающей снисхождения (серебряные вещи, найденные в ее штабном вагоне, могли принадлежать кому-то из бойцов ее отряда) и приговорил "к лишению права занимать ответственные посты в течение шести месяцев со дня приговора".

Столь мягкий приговор трибунал вынес с учетом заслуг Никифоровой в борьбе за Советскую власть и против немцев. К тому же у суда не было веских доказательств по фактам разбоев. Да и реквизии товаров не были в тот момент чем-то из ряда вон выходящим, такими методами добывали провизию отряды, сформированные и большевиками, и левыми эсерами, и анархистами.

Бравший Никифорову на поруки Карелин охарактеризовал ее на суде как "идеалистку в лучшем смысле этого слова" (кстати, деньги на жизнь во время пребывания в Москве Маруся получала все от того же Карелина). Он же назвал ее "бескорыстной" и утверждал, что для себя она не возьмет ни копейки: "Все, что имела, всю себя она отдавала даже малознакомым товарищам. Она отдавала последнее... Я, скорее, признаю, что партия коммунистов примет программу "Союза русского народа", чем поверю тому, что товарищ Никифорова возьмет для себя хотя бы копейку награбленных денег". Карелин утверждал, что она враг всяких экспроприаций, что она абсолютная трезвенница, что ее фраза: "Надо разогнать Советы, потому что в них сидят одни жиды" - верх нелепицы...

Вскоре после суда Маруся покинула столицу. "Теперь опять вынырнула на Украине, - фиксирует слухи Амфитеатров-Кадашев, - опять совершает нечеловеческие жестокости: под Мелитополем, после нападения на поезд, ею собственноручно застрелено 34 офицера! Рядом с нею орудует Махно, тоже каторжанин, бывший народным учителем". В реальности все было несколько иначе.

В повстанческой армии батьки Махно, сражавшегося против войск Деникина на стороне Советов, Маруся занималась в махновской "столице" - Гуляйполе - школами, госпиталями, детскими садами. Участвовать в руководстве боевыми отрядами ей не разрешалось, так как Махно решил не допускать ее до военной работы. Повлияло на это, вероятно, и решение военного трибунала в Москве.

Если от военного дела Марусю Махно и отстранил, то от трибуны отлучить ее могло только вмешательство грубой силы. Трибуной она пользоваться продолжала при любых условиях. Махновец Чубенко впоследствии утверждал, что прибывшая в район анархистка Мария Никифорова произвела на повстанцев неблагоприятное впечатление, пытаясь впечатлить их докладом о репрессиях большевиков, выразившихся в осуждении ее на шесть месяцев условного наказания. "Когда Махно, - вспоминает Чубенко, - приехал в Гуляйполе, то первым долгом потребовал, чтобы был созван 2-й районный съезд. К съезду приехала известная анархистка Маруся Никифорова, которая попросила вне очереди слова (...), так как она только что прибыла из Москвы (...), была под арестом и что ее осудили на 6 месяцев условно. Конечно, это для крестьян и красноармейцев не было понятно, и многие из них протестовали, говоря, что они ждали что-нибудь дельное, а она нам рассказывает сказку про белого бычка. Махно в таких случаях любил поддерживать крестьян, а потому заявил съезду, что если Никифорову судили коммунисты, то значит она заслужила этого: "А наше дело (...) воевать и бить белых, а не разбирать, кто прав, а кто виноват".

В 20-х числах апреля 1919 года командующий Украинским фронтом Антонов-Овсеенко с инспекционными целями посетил Гуляйполе. Махно представил высокому гостю членов гуляйпольского исполкома и его штаба. "Тут же, - вспоминал комфронта - политкомиссар бригады, и старая знакомая Маруся Никифорова". Инспекция бригады Махно была поверхностна - Антонов-Овсеенко многое не успел увидеть, почувствовать, как и в дивизии тоже воевавшего тогда на стороне Советов Григорьева. Но Махно командующий знал дольше, Махно был понятнее. Обходя строй формирующегося в Гуляйполе полка, Антонов-Овсеенко отмечал про себя: одеты кое-как, но вид бодрый... После штабного совещания Махно показал командующему любимое село: три школы, "деткоммуны", госпитали, где на тысячу раненых не было ни одного профессионального, опытного врача. Школами и детсадами ("…как это ни смешно", - пишет один из исследователей) заведовала в Гуляйполе Маруся Никифорова, "прима-анархистка 1918 года, которую Махно отстранил от ведения военных операций".

"Вечером, - продолжает свои воспоминания комфронта, - был еще один громадный митинг. Выступления комфронта, Махно и Маруси Никифоровой. Все выступления шли под лозунгом: "Всеми силами против общего врага - буржуйских генералов". В заявлении председателю Украинского правительства X. Раковскому Антонов-Овсеенко в отношении Махно специально отмечает: "Марусю Никифорову к военному делу не подпускает, находя, что ее место - дела "милосердия".

Дней через десять после визита Антонова-Овсеенко в армию Махно прибыл Л. Б. Каменев, посланный по предложению Ленина на Украину для решения проблемы ускоренного продвижения продовольственных грузов к Москве. Никифорова упросила Каменева послать телеграмму в Москву с просьбой сократить наполовину приговор.

Секретарь Каменева следующим образом описал пребывание своего патрона в "угрожаемом районе":

"Поезд экспедиции, хорошо вооруженный пулеметами и бойцами, прибыл в Гуляйполе рано утром 7 мая. Поезд встречали Маруся Никифорова, адъютант Махно Павленко, Веребельников (Веретельников Борис) и другой штабист-махновец. Разговор начался с верноподданнических излияний Маруси Никифоровой, и вскоре перешли на тему о ЧК и реквизициях.

Каменев. Ваши повстанцы - герои, они помогли прогнать немцев, они прогнали помещика Скоропадского, они дерутся со Шкуро и помогли взять Мариуполь.

Павленко. И взяли Мариуполь.

Каменев. Значит, вы революционеры.

Маруся Никифорова. Даже оскорбительно, ну, право.

Каменев. Однако факт, что часто ваши части реквизируют хлеб, предназначенный для голодающих рабочих. (…)

Ворошилов с усмешкой спрашивает Марусю Никифорову, для кого она среди бела дня реквизировала целые лавки дамского белья в Харькове. Махновцы улыбаются. Маруся отмахивается рукой и краснеет. "Ко всякой ерунде придираются, - говорит она, - не вникают в суть вещей".

"Я первая, - говорит Маруся, - ввела отряды в Екатеринослав, я обезоружила 48 человек. Можно легенды рассказывать про махновцев, расскажу до конца…" Трудно заставить Марусю прекратить перечень своих подвигов...

Перед отъездом Каменев послал в Москву следующую телеграмму:

"ВЦИК. Серебрякову. Предлагаю за боевые заслуги сократить наполовину приговор Маруси Никифоровой, осужденной на полгода лишения права занимать ответственные должности. Решение телеграфируйте в Гуляйполе, Никифоровой и мне".

(Маруся Никифорова намекнула об этом сама. Приближенные Махно шепнули Каменеву, что Марусю в штаб Махно не пускают).

Между тем, отношения между лидерами махновского движения и пришлыми анархистами складывались все более напряженно. Кульминацией стал конфликт на митинге 1 мая, где Махно обрушился на них и даже стащил с трибуны Никифорову, обвинявшую большевиков в предательстве революции. Бескомпромиссность многих городских анархистов противоречила реалистическим взглядам лидеров движения, предпочитавших компромисс в отношениях с коммунистами...

Потом Нестор Махно выступил против Советской власти, и ряд анархистов, в том числе и Никифорова, якобы не согласные с этим решением батьки, ушли от махновцев. Впрочем, подлинные мотивы отъезда Маруси из Гуляйполя не вполне ясны. Известно, что отстраненная от реального командования Маруся сколотила в махновском штабе что-то наподобие "антибольшевистского лобби", куда вошли начальник штаба правый максималист, бывший казачий офицер Яков Озеров и начальник оперативного отдела штаба ее давний знакомый левый эсер Иван Родионов... Мемуаристы и историки интерпретируют расставание Махно и Маруси по-разному, при этом некоторые детали между собой не стыкуются.

- Вскоре после отъезда Каменева был сильный прорыв шкуровцев, - вспоминает Чубенко, - и нам пришлось сдавать позицию за позицией и, не имея связи с левым флангом, где стоял штаб 14-й армии, нам пришлось сдать Гуляйполе. И вот, когда было сдано Гуляйполе, то Махно и все его приближенные были объявлены вне закона (...). Меня Махно откомандировал в Большой Токмак для того, чтобы я сдал отчетность прибывшему новому начальнику снабжения (...). Отправляя меня, Махно дал мне наказ о том, что если только не будет правильно сдана отчетность, то он меня расстреляет. Это было сказано потому, чтобы Советская власть не сказала, что мы взяли деньги и не отчитались за них (...).

Когда я сдал отчетность, то Махно был на фронте, а в это время приехала анархистка Маруся Никифорова и стала спрашивать меня, сколько у меня денег. Я ей ответил, что у меня 3 миллиона денег, которые Махно не велел мне никому давать. Она мне ответила, что она должна эти деньги получить и отправить их в Москву для подпольной организации анархистов (...), что у нее есть здесь на станции Большой Токмак 30 террористов-анархистов, и она со мной не будет считаться, а если я не дам, то она сделает экспроприацию. С этими словами она вышла из вагона, где стояла касса с деньгами. Я же сию минуту подошел к дежурному по станции, приказал, чтобы он через 15 минут мой вагон с одним паровозом отправил на станцию Федоровку, которая находится юго-западнее Большого Токмака в 50 верстах. Так было и сделано.

На второй день Махно приехал с фронта (...). Когда я приехал в Большой Токмак, то Махно стал меня ругать, почему я уехал (...). Я ему стал рассказывать (...), что у меня хотела Маруся Никифорова сделать экспроприацию. Я потому и ушел из Большого Токмака, так как с ней человек 30 террористов, а я один. Они могут в любое время прийти и забрать деньги. Махно выслушал меня и сказал: "За такую вещь нужно Никифорову расстрелять, потому что эти деньги нужны для того, чтобы поднять восстание в тылу у белых, потому что коммунисты не сумеют".

В этот момент вошла Маруся Никифорова и стала говорить Махно о том, чтобы он отдал ей эти деньги, так как ей нужно для подпольной работы в Москве. Махно не говоря ни слова, начал ее ругать площадной бранью и, выхватив револьвер, хотел ее застрелить. Но она, очевидно, это предчувствовала, потому что и она была наготове с револьвером в руке. Долго они ругались, а потом она стала просить, чтобы Махно дал хотя бы на дорогу этим людям, которые были с ней. Махно сначала не хотел дать, а потом взял пачку в 1000 листов николаевской валюты 5 рублей достоинства (...), бросил в окно стоящим около окна ее людям и сказал: "Нате вам эти деньги, и чтоб я вас здесь не видел. Куда хотите, туда и езжайте (...). Знаем мы, какие вы террористы. Готовый хлеб способны кушать да и только". А Марусю Никифорову выгнал совершенно из вагона и не дал ей ни копейки.

Другие источники ту же самую историю передают иначе. В одних сказано, что Махно уехал на Большой Токмак, по дороге туда митинговал, призывая повстанцев и население поддержать его выступлением против большевиков. Но его плохо слушали, и он со своим отрядом вступил в Большой Токмак, где имел некоторый успех, как у населения, так и среди красного батальона. Здесь он встретился с Марусей Никифоровой, к тому времени организовавшей группу в 60 человек террористов-анархистов, бывших в махновской контрразведке, отрядах Чередняка и Шубы. Она настоятельно просила выдать деньги на дело подполья, но Махно ей отказывал, они чуть не пострелялись, а под конец Махно выдал группе на руки 250 тысяч рублей.

Из других источников следует, что, когда от армии Махно откололась группа боевиков из контрразведки Черняка, которые предполагали, разделившись на три группы, совершить ряд террористических актов - взорвать харьковскую чека, убить Колчака и Деникина, -- то они потребовали 700 тысяч рублей. И Махно дал требуемую ими сумму.

Известно, что на самом деле, группа разделилась на три отряда и со станции Федоровка разъехалась в трех направлениях. Один - в 20 человек во главе с Никифоровой - уехал в Крым, откуда должен был перебраться в Ростов и взорвать ставку Деникина; другой - в 25 человек во главе с Ковалевичем, Соболевым и Глагзоном - уехал в Харьков для освобождения арестованных махновцев, а в случае неудачи - для взрыва Чрезвычайного Трибунала, и третий - во главе с Черняком и Громовым - выехал в Сибирь для взрыва ставки Колчака.

Часть харьковской группы всплыла потом в Москве среди "анархистов подполья". Произошло это после того, как отряд Ковалевича из Харькова решил отправиться в Москву, в которой усматривал все "зло". В короткое время он организовал свою типографию и распространял погромные воззвания за подписью "Всероссийская организация анархистов подполья". Эти боевики готовились взорвать Кремль и экспроприировать банки в Москве, Туле, Питере, Брянске, Иваново-Вознесенске и других городах.

Роль Никифоровой в деятельности так называемых анархистов подполья, совершивших 25 сентября 1919 года взрыв в здании МК РКП(б) в Леонтьевском переулке, остается не вполне ясной. В результате этого террористического акта, целью которого было устранение В. И. Ленина, оказалось убито 12 человек, включая секретаря МК РКП(б) В. М. Загорского, и ранено 55 коммунистов, среди которых такие видные большевистские лидеры, как А. Ф. Мясников, М. С. Ольминский, М. Н. Покровский, Ю. М. Стеклов, Е. М. Ярославский и другие. В результате расследования обстоятельств дела выяснилось, что "анархисты подполья" во главе с Д. А. Черепановым использовали московскую квартиру Никифоровой. Однако было ли это случайностью или Маруся знала о готовящемся террористическом акте, пока остается загадкой (среди руководителей анархо-подпольщиков, которых чекистам так и не удалось арестовать, числился некий "старший анархист Володя"...).

Сибирский отряд то ли затерялся где-то, то ли проехал за Урал и принимал участие в повстанческом движении в тылу Колчака.

Никифорова летом 1919 года оказалась в Крыму, возможно, для подготовки на месте терактов против белого командования, а может быть, собиралась оттуда вместе со своим мужем В. Бжостеком пробраться в Польшу. По некоторым сведениям, она обращалась за денежной помощью к крымским анархистам. Вскоре была схвачена белой контрразведкой в Крыму и повешена в Севастополе (август - сентябрь 1919 года). По другим сведениям, она в конце июля вместе с мужем была опознана и повешена в Севастополе генералом Слащевым, а ее отряд из Крыма якобы перебрался на Кавказ и принимал участие в движении зеленых.

Вполне убедительно звучит версия, записанная в дневнике В. Амфитеатрова-Кадашева: "В Севастополе повесили Маруську Никифорову. Оказывается, она не успела выскочить из Крыма при занятии его добровольцами и жила, скрываясь, где-то на Корабельной с новым своим мужем. По ее словам, она больше ни в какую политику не мешалась. Однажды ее на улице узнали два паренька, раньше участвовавшие в ее бандах, а ныне - солдаты Добрармии. Желание выслужиться, а также злоба на Маруську за то, что она однажды велела их выпороть, заставили ребят выследить ее и донести по начальству. На суде Маруся держалась великолепно: совершенно спокойно приняла смертный приговор, заявив: "Да что вы можете еще со мной сделать - только вздернуть!" Так же спокойно встретила она и казнь. Прощаясь с мужем (он приговорен к вечной каторге), она, правда, заплакала, но затем сдержалась, бодро стала на скамейку, сама надела себе на шею петлю..." Андрей Андреев также вспоминает, что Маруся Никифорова с большим достоинством держалась на суде и своим героизмом заслужила уважение белых. Перед казнью ее не покинуло мужество, и она воскликнула: "Да здравствует анархия!"

О ее казни сообщалось 21 октября 1919 года в "Известиях ВЦИКа".

После освобождения Крыма останки "героической подпольщицы Маруси", как сообщалось в прессе, были торжественно перезахоронены Советской властью...

Из других, уже совсем сомнительных источников следует, что она была арестована, будучи переодетой в офицерскую одежду, в Киеве еще в июне 1919-го, и только затем в Севастополе военно-полевым судом была осуждена к смертной казни через повешение.

Позже стали появляться разговоры о том, что Мария Никифорова не была ни расстреляна, ни повешена белыми, а вернулась в Москву и там, будучи завербованной органами ЧК, якобы была отправлена с соответствующими заданиями во Францию...

Образ разудалой анархистской атаманши Маруси настолько запечатлелся в народной памяти, что слухи о погромах и грабежах, учиненных ею, появлялись и в 1920- 1921 годах во время крестьянского восстания под руководством эсера А. С. Антонова в Тамбовской губернии. Однако при проверке оказалось, что под именем Маруси скрывалась некая Мария Косова, возглавлявшая одну из антоновских боевых групп, отличавшуюся примерно такими же действиями, как и "1-й вольно-боевой отряд"... В последние три месяца махновщины (лето 1921 года) в районе действия отрядов Махно якобы оперировала также некая Маруся, которая затем с ним соединилась, а после ухода Махно в Румынию куда-то исчезла, как в воду канула...

Заканчивая нашу историю, отметим, что, не будь она повешена белыми, ее, пусть и несколько позже, пустили бы в расход красные - беспробудный идеализм, толкавший Марусю на авантюры, в государстве победившего большевизма никогда не пришелся бы ко двору. Зато "безмотивный террор", практиком которого она была, - по-своему интерпретированный, - стал неотъемлемой составной частью режима. Но уже без Маруси.