Анархия с княжеского плеча. Александр Малахов.

160 лет назад, 9 декабря 1842 года, родился Петр Кропоткин, один из самых оригинальных персонажей российской истории. Потомок Рюрика, он предпочел придворной карьере службу в Сибири, а став ученым с мировым именем, связался с подпольным кружком и был арестован. Уже будучи известным революционным теоретиком, он отрицал саму идею государства и потому не примкнул ни к одной из рвущихся к власти партий. Сейчас с его идеями мало кто знаком. А вот его имя знают, наверное, все - хотя бы по станции московского метро. И даже стоящий у нее памятник Энгельсу многие считают памятником Кропоткину. Но они не правы - у Кропоткина борода была длиннее.

Путевка в жизнь

Карьеру Петра Кропоткина определила монаршая милость. В 1850 году на балу в зале Московского благородного собрания (нынешний Колонный зал) малолетний Петя изображал мальчика из свиты персидской царицы. Ребенок выглядел настолько комично, что Николай I позвал его в императорскую ложу. В конце концов Петя сладко заснул на коленях императрицы Александры Федоровны, а проснулся уже записанным в Пажеский корпус (во всяком случае, так вспоминал сам Кропоткин). Это было одно из самых привилегированных учебных заведений России. Шестнадцать его лучших выпускников производились в камер-пажи, что давало великолепные стартовые возможности для придворной карьеры.
Научные и литературные наклонности Кропоткина проявились рано. В Пажеском корпусе он начал выпускать рукописный журнал, в котором анализировал траты царского двора и рассуждал о том, что России не повредила бы конституция. К счастью, воспитанники корпуса оказались людьми благоразумными и отговорили Петю продолжать его упражнения.
Перед Кропоткиным, который считался в заведении первым учеником, открывались блестящие перспективы. Однако придворная жизнь за годы учебы успела показаться ему скучной, а против университета категорически возражал отец. Неожиданно для всех выпускник Пажеского корпуса Петр Кропоткин попросился в Сибирь, в Амурское казачье войско. Такое решение казалось совершенно немотивированным - новое начальство юного князя не могло поверить, что это назначение было добровольным выбором, а не ссылкой.

Свободная Сибирь

Отправляясь в Сибирь, Петр Кропоткин собирался жить своим трудом. "Я уже... перевожу арифметику Серре,- писал он брату из Хабаровска.- Я взялся за это дело с одним офицером в Чите. Напечатаем через Сеньковского, будет десять печатных листов. Если удастся, то дело будет очень хорошее; пустим, конечно, по своей цене. Ведь наши арифметики черт знает что за мерзость!"
Прибыв к месту службы, сотник Амурского казачьего войска Кропоткин был просто потрясен тамошней вольницей. В губернаторском окружении вовсю обсуждалась идея отделения Сибири и образования чего-то вроде Сибирских Соединенных Штатов. А генерал Болеслав Кукель, исполняющий должность военного губернатора Забайкальской области, непосредственный начальник Кропоткина, выписывал герценовский "Колокол". Одним из первых заданий, полученных молодым князем, стала поездка к сосланному на рудники политзаключенному Михаилу Михайлову. Дело в том, что либерально настроенный Кукель позволил Михайлову жить не в камере, а в частном доме. По всей видимости, на генерала кто-то "стукнул", и из столицы прислали проверяющего. Пока Кукель под разными предлогами задерживал присланного чиновника в Чите, Кропоткин успел повидаться с Михайловым и попросить его переселиться на некоторое время в тюрьму.
В Сибири не было армейской муштры, и вообще военнослужащие занимались там по большей части проблемами жизнеобеспечения края. "Что же до службы,- вспоминал впоследствии Петр Кропоткин,- то служба офицеров здесь совсем другая, чем где-либо. Недаром крестьянин зовет офицера чиновником; действительно, здесь на офицере лежит множество гражданских обязанностей и различие между чиновником и офицером только в мундире".

Первопроходец

Кропоткин получил прекрасную возможность поближе познакомиться с Сибирью, о чем и мечтал будущий революционер, собираясь преобразовывать страну. Его первое путешествие было связано с заданием выяснить судьбу 40 барж с продовольствием для переселенцев (северный завоз уже тогда был головной болью местной администрации). Правда, найти баржи так и не удалось (они затонули во время шторма), зато неожиданно для себя Кропоткин стал капитаном парохода. Прежний капитан прыгнул за борт в приступе белой горячки, и матросы, которых пленил образ бородатого офицера, упросили князя взять управление судном в свои руки.
Во времена Кропоткина одной из задач географических экспедиций все еще был поиск удобных дорог для перевозки товаров (ведь и Америку открыли, пытаясь добраться до индийских пряностей). Целью первой самостоятельной экспедиции князя являлась разведка пути для доставки продовольствия из Забайкалья в Благовещенск. Попутно он занимался составлением карты и геологическими наблюдениями: все-таки до него ни один европеец туда не забредал! Дорога была разведана, причем доставкой продовольствия дело не ограничилось. Позже, при строительстве Транссиба, по найденному Кропоткиным маршруту проложили Китайско-Восточную железную дорогу (КВЖД).
Вскоре молодой офицер возглавил еще одну экспедицию, которая нашла удобный путь к золотым приискам долины Витима. Мероприятие финансировали золотодобытчики, поэтому у Кропоткина было довольно денег для покупки экспедиционного оборудования. Разведывая маршрут, Кропоткин обнаружил, что нанесенного на все географические карты гигантского хребта от Монголии до Аляски в природе не существует. Петр Алексеевич оказался одним из последних путешественников, чьи экспедиции перерисовывали карты целых регионов.
Опубликованные Кропоткиным отчеты об экспедициях сделали ему имя. Однако сам он ощущал себя самоучкой и мечтал о систематическом образовании. Расставшись с военной службой, князь вернулся в столицу и поступил в Петербургский университет.

Студент

Среди студентов университета Кропоткин выделялся окладистой бородой и богатым жизненным опытом. Экспедиции и общение с представителями самых разных сословий - от придворной знати до сибирских золотопромышленников - не могли пройти бесследно. Кроме того, 27-летний первокурсник имел более 80 научных публикаций и являлся секретарем одного из отделений Российского географического общества.
Студенческая жизнь особого впечатления на Кропоткина не произвела, однако университетская мода на общественное служение зацепила и его. Князь начал со вполне легального просветительства. Он договорился с редакцией "Санкт-Петербургских ведомостей" о подготовке серии статей, посвященных современным научным идеям. Тогда это был новый газетный жанр, и Кропоткин надеялся, что таким образом сможет приобщить читателей к прогрессу.
Параллельно Петр Алексеевич искал средства на арктическую экспедицию. И если бы нашел, то Кропоткин-революционер мог бы и не появиться. Но как известно, отсутствие денег толкает молодых людей в дурные компании. Университет был заброшен: князь увлекся подпольной деятельностью.

Товарищ Бородин

К делу борьбы за народное счастье Кропоткин подошел как настоящий ученый: он решил изучить жизнь революционеров в естественных условиях и, взяв в университете отпуск, отправился в Европу. Почти полгода князь провел среди европейских социалистов и русских эмигрантов. Наконец он вместе с грузом нелегальной литературы вернулся в Петербург и стал искать подходящий революционный кружок. Членов организации, в которую Кропоткин в результате вступил, советские учебники истории называют "чайковцами". Устава этот кружок не имел, и для того, чтобы стать его членом, не требовалось формальностей. Политическая борьба в основном сводилась к беседам у самовара. Например, всерьез обсуждалась идеи Кропоткина наладить конспиративную работу при дворе и создать в Зимнем конституционную партию.
Кроме абстрактных бесед о будущем России члены кружка занимались просвещением рабочих. Можно себе представить, как нелепо смотрелись на фабриках переодетые "под народ" студенты. Впрочем, Кропоткин в этой роли выглядел неплохо - не зря же он путешествовал по Сибири с казаками. К тому же у него была роскошная борода, обеспечившая ему не только революционный псевдоним Бородин, но и достаточно "народный" вид.

Побег

Правительство не любило беседующих с рабочими интеллигентов, и среди членов кружка начались аресты. "Чайковцы" спешно сворачивали деятельность и исчезали, однако Кропоткин такого позволить себе не мог. Он остался в Петербурге: на 21 марта 1874 года был назначен его доклад в Географическом обществе. Князь стал готовиться к бегству лишь на следующее утро после доклада, однако скрыться ему не удалось. Петр Алексеевич оказался в Петропавловской крепости.
Кропоткин был деятельным человеком и с трудом переносил одиночное заключение. Зато маячила перспектива оказаться в нежно любимой им Сибири (едва ли еще кто-то из заключенных мечтал об этом). Быстро освоив тюремную азбуку, князь начал перестукиваться с соседями и даже умудрился простучать одному из соседей историю Парижской коммуны. А спустя некоторое время зэк Кропоткин как член Российского географического общества получил право на письменный труд в камере.
Однако самым ярким моментом тюремной биографии Кропоткина стал побег, который напоминает старые советские фильмы, где смекалистые колхозники при помощи народных средств уничтожают фашистские танки. План побега был примерно таким: во время прогулки заключенных у входа в крепость останавливается коляска, князь выбегает из ворот, садится в коляску и уезжает.
План сработал. Услышав звуки мазурки (таким образом организаторы побега сообщили заключенному, что путь свободен), Кропоткин сбросил тюремный халат, прыгнул в коляску и укатил на ней восвояси. Наблюдавшие эту сцену многочисленные свидетели приняли человека, который ожидал беглеца, за великого князя Николая Николаевича. По Петербургу еще долго ходили слухи о том, что князя Кропоткина спас брат царя.
Специально приобретенный призовой рысак отвез Петра Алексеевича в один из самых дорогих питерских ресторанов - "Донон". Организаторы побега полагали, что там их никто не будет искать. Да и повар в ресторане был отменный... Кропоткин несколько дней скрывался в окрестностях Петербурга, а затем выехал за границу. Сделать это было несложно, поскольку в розыске значился человек с бородой. Побрившись и одолжив паспорт у приятеля, Кропоткин благополучно покинул Россию.

На вольных хлебах

Оказавшись в Англии без средств (родственники не сразу узнали адрес князя), Петр Кропоткин довольно быстро нашел себе литературный заработок. Сначала он реферировал для журнала Nature книги по географии. Знавших ее журналистов было мало, поэтому редакция мирилась с плохим английским нового сотрудника. Другим работодателем стала Британская энциклопедия - для нее Кропоткин написал десятки географических статей.
Однако своим главным делом князь продолжал считать политику. Он начал издавать на французском языке газету "Бунтовщик", для распространения которой был придуман весьма необычный ход. Редакция рассылала газету бесплатно, обращаясь к подписчикам с просьбой выслать в ответ определенную сумму денег добровольно. Если бы власти решили закрыть газету, им было бы достаточно подписать на нее всех полицейских страны, которые, разумеется, не стали бы спонсировать революционеров, и тогда издание закрылось бы по естественным причинам. Однако полицейские на "Бунтовщика" не подписались, и дела газеты пошли так хорошо, что скоро редакция смогла купить собственную типографию.

Теоретик

Каким видел Кропоткин общество будущего, в деталях не совсем ясно. С уверенностью можно сказать лишь одно: в этом обществе человек не должен был никому подчиняться и никем управлять. Всякое подчинение (в том числе и меньшинства большинству, что так грело сердца коммунистов) анархист Кропоткин считал насилием над волей человека.
Он говорил о необходимости насильственного изменения общественного строя - однако при этом не признавал террора. Князь призывал подпольщиков заняться не изготовлением бомб, а разработкой постулатов революционной морали. На Лондонском анархическом конгрессе Петр Алексеевич до хрипоты убеждал делегатов включить в итоговый документ моральный кодекс революционера. Он не сомневался, что партию, взявшую на вооружение принципы нравственности, никто не обвинит в терроризме. Однако по иронии судьбы вскоре после съезда Кропоткину пришлось провести два года во французской тюрьме как раз по обвинению в террористической деятельности.
В камере тюрьмы Клерво он писал труд о взаимопомощи в животном мире. В то время библией всех материалистов были сочинения Дарвина. Борьбой за существование объясняли все, что происходит в обществе (позже все стали объяснять по Фрейду эдиповым комплексом). Кропоткин пытался доказать, что взаимопомощь и самопожертвование присущи как человеку, так и животному и являются факторами эволюции. И если, по Энгельсу, труд сделал из обезьяны человека, то, по Кропоткину, внутривидовая солидарность сделала из человека анархиста. "Человек,- писал князь в тюрьме,- далеко не такой кровожадный зверь, каким его обыкновенно представляют, чтобы доказать необходимость господства над ним; он, наоборот, всегда любил спокойствие и мир. Иногда он, может быть, и не прочь подраться, но он не кровожаден по природе и во все времена предпочитал скотоводство и обработку земли военным похождениям".
И само собой разумеется, последовательный анархист никогда не возглавит партию, стремящуюся к власти, ведь государство в принципе не может быть хорошим. Становиться государственным чиновником анархисту также не пристало. Однако так считали далеко не все последователи князя-бунтаря.

Коллеги и эпигоны

Зарождение анархизма в России обычно связывают с именем Михаила Бакунина, которого моральные проблемы особенно не волновали. Он считал, что главное - это чтобы революция началась, а там уж таинственный "живой ток революционных мысли, слова и дела" уничтожит разобщенность людей и одним махом построит на земле Царство Божие.
В отличие от Михаила Бакунина князь Кропоткин думал не о разжигании революции, а о том, как будут жить люди, освободившись от давления государства. Он представлял себе общество будущего как союз вольных коммун без центральной власти.
В силу своей идеологии анархисты не могли действовать как сплоченная партия. В России и за границей было довольно много анархистских групп, но единой организации они не составляли. А о партийной дисциплине вообще не было речи. При этом одни ратовали за осторожное просветительство и бескровный путь в туманные дали, а другие хотели to make revolution здесь и сейчас. Многие группы считали грабеж эффективным методом революционной борьбы и с увлечением занимались всякого рода экспроприациями. Причем не только для нужд мировой революции, но и для личного потребления. Например, член Гуляй-Польской группы анархо-коммунистов Нестор Махно в течение двух лет добывал себе средства на жизнь, грабя местных торговцев. За это в 1910 году он был приговорен к смертной казни, которую, однако, пришлось отменить: начинающий батька Махно оказался несовершеннолетним.
Существовала и декадентская разновидность анархизма. Так, среди представителей питерской и московской богемы был популярен "мистический анархизм", родоначальниками которого считают Георгия Чулкова и Вячеслава Иванова. Этому движению были близки А. Блок, В. Брюсов, И. Бунин, С. Городецкий и другие деятели Серебряного века. Однако анархистские идеи литераторов не выходили за пределы мира искусства и его близкого окружения.

Встреча с родиной

Февральская революция сделала возможным возвращение Кропоткина в Россию. Приезд престарелого князя на родину стал своеобразным шоу, чем-то напоминающим возвращение Александра Солженицына. Британские газеты опубликовали текст прощания Кропоткина с англичанами - князь благодарил их "за более чем братский прием". Как только поезд пересек границу России, он вышел из купе для беседы с народом, собравшимся на перроне. На Финляндском вокзале князя встречала 60-тысячная толпа (и это при отсутствии радио и телевидения!), а у вагона топтались министры Временного правительства. Репортерам Петр Алексеевич сказал: "Я всецело в распоряжении родины. Я стар, но работать хочу и по мере моих сил работать буду".
Однако дела для него не нашлось: все политические партии мечтали о государственном строительстве, а убежденный анархист Кропоткин не хотел этим заниматься. Он отказался от предложения Керенского возглавить правительство и даже от личного авто для поездок по митингам. Не стал князь и баллотироваться в Учредительное собрание, поскольку власть, по его мнению, должна была устанавливаться не через выборные центральные органы, а снизу, через свободные ассоциации граждан.
Победу большевиков Кропоткин воспринял весьма кисло, однако никогда не осуждал их во всеуслышание. В благодарность большевики его тоже не трогали и даже позволяли получать продуктовые посылки от батьки Махно, который считал себя учеником Кропоткина. Это было весьма кстати, поскольку от кремлевского пайка князь, естественно, отказался. Вскоре Петр Алексеевич уехал в подмосковный Дмитров (ему предоставили дом с двумя сотками земли и коровой), откуда иногда писал Ленину об ошибочности его политики.
Если к центральной большевистской власти у Кропоткина имелась масса претензий, то бурное развитие кооперативного движения вызывало у него восторг. Князю казалось, что кооперативы являются прообразом общества без насилия и аппарата управления. У Кропоткина были все основания надеяться на торжество этого движения, поскольку кооперативные предприятия работали очень эффективно. Однако большевики относились к кооператорам без особого энтузиазма. То есть советскую власть устраивали их экономические достижения, однако она всерьез опасалось, что эти достижения будут действовать на рабоче-крестьянские умы разлагающе. Кооперативы часто разгонялись, а их членов арестовывали. Кропоткин неоднократно обращался к Ленину, пытаясь защитить кооперативное движение. Однако спасти его князю не удалось - только конкретных людей.

Музейный экспонат

Когда в феврале 1921 года Петр Кропоткин скончался, власти вздохнули с облегчением. Он не высказывался публично против большевиков, так что теперь, после смерти, его можно было сделать своим. На похороны князя пришли тысячи человек. Гроб был установлен в Колонном зале, и туда строем прибыли анархисты, отпущенные ради такого случая на день из Бутырской тюрьмы. Арестанты на руках отнесли гроб к Новодевичьему кладбищу, а затем дружно отправились досиживать свои сроки. Потом в камерах был подготовлен к печати сборник трудов памяти Кропоткина. Под каждым материалом этой книги значатся имя автора, дата и место написания, Бутырская тюрьма.
А в доме, где родился Петр Кропоткин, был открыт музей, который для московской жизни 1920-х значил очень много. Формально музея не существовало: он не пользовался правами юридического лица, не входил в советскую музейную сеть и, следовательно, не подчинялся бесчисленным правилам, которые регламентировали деятельность обычных заведений такого рода.
Музей располагался в подвальном помещении, которое в Москве прозвали катакомбой, и там Кропоткинский комитет устраивал вечера, где читались лекции по анархистской и религиозно-философской проблематике. Они не носили характера тайных собраний - программа открыто висела у входа в подвал, однако проводились в нарушение всех административных правил о публичных выступлениях. Тем не менее ГПУ анархистские посиделки терпело, ограничиваясь тем, что засылало на них своих агентов. Действительно, надо же было куда-то водить иностранные рабочие делегации, чтобы продемонстрировать наличие в советской России независимой общественной жизни. Кроме того, ГПУ было удобно отслеживать оппозиционно настроенных лиц на музейных сборищах.
В 1930-е члены Кропоткинского комитета были наконец арестованы. Вскоре музей закрыли, и память о князе-анархисте осталась лишь в названиях городов, улиц и станции московского метро. В постсоветское время ситуация не изменилась. Труды Петра Кропоткина переиздали, но они не вызвали большого интереса. Вообще у сочинений революционных теоретиков сейчас весьма ограниченный круг читателей.

Проклятие Социализма
Как вождь вождю
Из письма Кропоткина Ленину (март 1920 года)

Живя в большом центре - Москве - нельзя знать истинного положения страны. Нужно жить в провинции, в близком соприкосновении с повседневной жизнью, с ее нуждами и бедствиями, с голодающими - взрослыми и детьми, - с беготней по канцеляриям, чтобы получить разрешение на покупку грошовой керосиновой лампочки и т. д., чтобы узнать правду о теперешних переживаниях.
Вывод же из переживаемого нами теперь - один. Нужно торопиться с переходом к более нормальным условиям жизни. Долго так продолжаться не может, и мы идем к кровавой катастрофе. Никакие паровозы союзников, никакие вывозы русского хлеба, пеньки, кож и проч., что нам самим необходимо,- не помогут населению. Несомненно одно. Если б даже диктатура партии была подходящим средством, чтобы нанести удар капиталистическому строю (в чем я сильно сомневаюсь), то для создания нового социалистического строя она безусловно вредна... Теперь правят в России не Советы, а партийные комитеты. И их строительство страдает недостатками чиновничьего строительства...
Чтобы выйти из теперешней разрухи, Россия вынуждена обратиться к творчеству местных сил, которые (я вижу это) могут стать фактором создания новой жизни. Если же теперешнее положение продлится, то самое слово "социализм" обратится в проклятие.

Опасный музей
Под крышей ГПУ
Из письма А. Федорова и других питерских анархистов (30 ноября 1928 года)

По выходе на волю из политизолятора я поехал в Москву ознакомиться с деятельностью московских товарищей. Почти семилетнее пребывание в советских тюрьмах и абсолютная оторванность от мира не давали возможности быть в курсе дела. По приезде в Москву я посетил почти всех виднейших анархистов и, к моему великому огорчению, увидел ужасную междоусобную брань, некрасивую, грязную, доходящую до клеветы друг на друга и невозможную непримиримость не только в идейных разногласиях, но и из личных дрязг и мелочей. Я выслушал молча и тех и других. По различным вопросам, в особенности связанным с музеем Кропоткина и с Черным Крестом, руководимым А. Солонович. Я пришел к твердому убеждению, что та травля, которая ведется против Софии Григорьевны Кропоткиной и А. Солоновича, окрашенного "мистиком", недостойна и несправедлива. По вопросам музея Софья Григорьевна права. Она стоит на позиции, что музей должен быть только музеем, а не ареной легальной и нелегальной деятельности анархистов. (Принимая в соображение действительность советской жизни.) До очевидности ясно, что ГПУ не допустит никакой работы по пропаганде анархизма в музее, выходящей из рамок чисто музейного характера. И если бы анархисты, овладев музеем, начали вести эту работу, то немедленно властью музей был бы разрушен. И это единственное место в СССР, где еще бьется анархическая мысль, было бы разрушено ГПУ.
И вся травля - против Софьи Григорьевны, а также против лиц, которые действительно ведут полезную анархическую работу,- несправедлива, зловредна, ей должен быть положен конец. И я надеюсь, что товарищи, находящиеся за пределами ССР, помогут очистить сгустившуюся атмосферу и примкнут к товарищам для общей полезной работы в музее Кропоткина...
Если найдете нужным опубликовать это письмо, то прошу проредактировать его так, чтобы автор не был открыт ГПУ во избежание ареста.
подписи

Опубликовано: Коммерсантъ-Деньги, 10.12.2002.