Выложу здесь несколько глав из "Современной науки и анархии" П. А. Кропоткина, так как мне кажется, что это будет любопытно ряду посетителей форума:
МАЛЕНЬКИЕ КОММУНИСТИЧЕСКИЕ ОБЩИНЫ. – ПРИЧИНЫ ИХ НЕУСПЕХА.
По всей вероятности, некоторые читатели заметят, что именно на этом пункте, то есть на работе сообща, коммунисты наверно провалятся, так как на нем уже провалились многие общины. Так, по крайней мере, на*писано во многих книгах. А между тем это будет совер*шенно неверно. Когда коммунистические общины прова*ливались, то причины неудачи обыкновенно бывали сов*сем не в общем труде.
Во-первых, заметим, что почти все такие общины ос*новывались в силу полурелигиозного увлечения. Основа*тели решали стать «глашатаями человечества, пионера*ми великих идей» и, следовательно, подчиняться стро*жайшим правилам мелочно требовательной «высокой» нравственности, «переродиться» благодаря общинной жизни и, наконец, отдавать все свое время, во время и вне работы, своей общине — жить исключительно для нее
Выставлять такие требования значило, однако, посту*пать так, как делали в старину монахи и отшельники; то есть требовать от людей — безо всякой нужды, — чтобы они стали чем-то другим, чем они есть на самом деле. И только недавно, совсем недавно, стали основываться общины, преимущественно рабочими-анархистами, безо всяких таких высоких стремлений, просто с чисто эконо*мической целью избавиться от обирания хозяином-капи*талистом.
Другая ошибка коммунистов состояла в том, что они непременно желали устроиться по образцу семьи и осно*вать «великую семью братьев и сестер» Ради этого они селились под одним кровом, где им приходилось всю жизнь оставаться в обществе все тех же «братьев и сес*тер» Но тесное сожительство под одним кровом — вообще вещь нелегкая. Два родных брата, сыновья одних и тех же родителей, и то не всегда уживаются в одной избе или в одной квартире. Кроме того, семейная жизнь не всем подходит. А потому было коренною ошибкою на*лагать на всех членов жизнь «большою семьею» вместо того, чтобы, напротив, обеспечить каждому наибольшую свободу и наибольшее охранение внутренней жизни каж*дой семьи. Уже то, что русские духоборы, например, жи*вут в отдельных избах, — гораздо лучше обеспечивает сохранение их полукоммунистических общин, чем жизнь в одном монастыре
Первое условие успеха коммуны было бы — оставить мысль о фаланстере и жить в отдельных домиках, как это делают в Англии.
Затем, маленькая община не может долго просущест*вовать. Известно, что люди, вынужденные жить очень тесно, на пароходе или в тюрьме, и обреченные на то, чтобы получать очень небольшое количество внешних впечатлении, начинают просто не выносить друг друга (вспомните собственный опыт или хоть Нансена с его то*варищами). А в маленькой общине довольно двум чело*векам стать соперниками или во враждебные отношения, чтобы, при бедности внешних впечатлений, общине при*шлось распасться. Удивительно еще, что иногда такие общины могли существовать довольно долго; тем более что все такие братства еще уединяются от других.
Поэтому, основывая общину в десять, двадцать или сто человек, так и следовало бы знать заранее, что боль*ше трех или четырех лет она не проживет. Если бы она прожила долее, то пришлось бы даже пожалеть об этом, потому что это только доказывало бы, что ее члены или дали себя поработить одним из них, или совершенно обезличились.
Но так как можно заранее быть уверенным, что через три, четыре или пять лет часть членов общины пожелает отделиться, то следовало бы, по крайней мере, иметь де*сяток или два таких общин, объединенных союзным до*говором. В таком случае тот, кто по той или другой при*чине захочет оставить свою общину, сможет, по крайней мере, перейти в другую, а его место может занять кто-нибудь со стороны. Иначе коммуна расходится или же (как это бывает в большинстве случаев) попадает в руки одного из членов — наиболее хитрого и ловкого «брата». Эту мысль о необходимости союзного договора между коммунами я настоятельно рекомендую тем, которые продолжают основывать коммунистические общины. Она родилась не из теории, а из опыта последних лет, осо*бенно в Англии, где несколько общин попало в руки от дельных «братьев» именно из-за отсутствия более ши*рокой организации.
Маленькие общины, основывавшиеся за последние тридцать-сорок лет, гибли еще по одной весьма важной причине. Они уединялись «от мира сего». Но борьба и жизнь, одушевленная борьбою, для человека деятель*ного гораздо нужнее, необходимее, чем сытный обед. По*требность жить с людьми, окунуться в бурный поток об*щественной жизни, принять участие в борьбе, жить жиз*нью других и страдать их страданиями особенно сильна в молодом поколении. Поэтому, как это отлично заметил мне Николай Чайковский, вынесший это из личного опы*та, молодежь, как только она подходит к восемнадцати или двадцати годам, неизбежно покидает свою общину, не составляющую часть всего общества; и молодежь не*избежно будет покидать свои общины, если они не сли*лись с остальным миром и не живут его жизнью. Между тем большинство коммун (за исключением двух, осно*ванных нашими друзьями в Англии возле больших горо*дов) до сих пор прежде всего считало нужным удалить*ся в пустыню.
В самом деле, вообразите себя в возрасте от 16 до 20 лет, в заключении в небольшой коммунистической об*щине где-нибудь в Техасе, Канаде или Бразилии. Книги, газеты, журналы, гравюры говорят вам о больших кра*сивых городах, где интенсивная жизнь бьет ключом на улицах, в театрах, на митингах, как бурный поток. «Вот это — жизнь, — говорите вы, — а здесь смерть, хуже чем смерть — медленное отупение! — Несчастье? Голод? Ну что ж, я хочу испытать и несчастье, и голод; пусть толь*ко это будет борьба, а не нравственное и умственное оту*пение, которое хуже чем смерть!» И с этими словами вы уходите из коммуны. И вы — правы.
Поэтому понятно, какую ошибку делали икарийцы и другие коммунисты, основывая свои коммуны в прери*ях Северной Америки. Беря даром или покупая за более дешевую цену землю в местах еще мало заселенных, они тем самым прибавляли ко всем трудностям новой для «их жизни еще все те трудности, с которыми приходится бороться всякому поселенцу на новых местах, вдали от городов и больших дорог. А трудности эти, как известно по опыту, очень велики. Правда, что они получали землю за дешевую плату; но опыт коммуны около Ньюкастля доказал нам, что в материальном отношении община го*раздо лучше и скорее обеспечивает свою жизнь, занимаясь огородничеством и садоводством (в значительной ме*ре в парниках и оранжереях), а не полеводством; при*чем вблизи большого города ей обеспечены сбыт плодов и овощей, которыми оплачивается даже высокая аренд*ная плата за землю. Самый труд огородника и садовни*ка несравненно доступнее городскому жителю, чем поле*вое хозяйство, а тем более — расчистка нивы в неза*селенных пустынях.
Гораздо лучше платить арендную плату за землю в Европе, чем удаляться в пустыню, а тем более — меч*тать, как это делали коммунисты Анамы и другие, об основании новой религиозной империи. Общественным реформаторам нужна борьба, близость умственных цент*ров, постоянное общение с обществом, которое они хотят реформировать, вдохновение наукой, искусством, прог*рессом, которых нельзя получить из одних книг.
Бесполезно прибавлять, что правительство коммуны было всегда самым серьезным препятствием для всех практических коммунистов. В самом деле, достаточно прочесть «Путешествие в Икарию» Кабе, чтобы понять, как невозможно было удержаться коммунам, основан*ным икарийцами. Они требовали полного уничтожения человеческой личности перед великим жрецом-основате*лем. Мы понимаем неприязнь, которую Прудон питал ко всей этой секте!
Рядом с этим мы видим, что те из коммунистов, кото*рые низводили свое правительство до наименьшей степе*ни или вовсе не имели никакого, как, например, Молодая Икария в Америке, еще преуспевали лучше и держались дольше других (тридцать пять лет). Оно и понятно. Са*мое большое ожесточение между людьми возникает всег*да на политической почве, из-за преобладания, из-за власти; а в маленькой общине споры из-за власти неизбежно ведут ее к распадению. В большом городе мы еще можем жить бок о бок с нашими политическими против*никами, так как там мы не вынуждены сталкиваться с ними беспрестанно. Но как жить с ними в маленькой общине, где приходится сталкиваться каждый день, каж*дую минуту? Политические споры и интриги из-за власти переносятся здесь в мастерскую, в рабочую комнату, в комнату, где люди собираются для отдыха, — и жизнь становится невозможною.
Вот главные причины распадения основанных до сего времени коммун.
Что же касается до коммунистического труда сообща, до общинного производства, то доказано вполне, что именно оно всегда прекрасно удавалось. Ни в одном коммерческом предприятии возрастание ценности зем*ли, приданной ей трудом человека, не было так велико, как оно было в любой, в каждой из общин, основанных за последние сто лет в Европе или в Америке. Редкая от*расль промышленности давала такую прибыль, как про*мышленные производства, основанные на коммунистиче*ских началах, — будь то менонитская мельница или фаб*рикация сукон, или рубка леса, или выращивание пло*довых деревьев. Можно назвать сотни общин, в которых несколько лет земля, не имевшая сначала никакой цен*ности, получала ценность в десять или даже во сто раз большую.
Мы уже видели, что в больших коммунах, как у 7000 духоборов в Канаде, экономический успех был полный и быстрый. Но такой же экономический успех имел ме*сто в маленькой коммуне из семи или восьми рабочих анархистов около Ньюкастля. Они начали дело также без копейки, наняв ферму в три десятины, нам пришлось в Лондоне собирать деньги по подписке на покупку для них коровы, чтобы давать молоко детям этой крошечной коммуны. Тем не менее в три или четыре года они смог*ли придать своему клочку земли очень большую цен*ность благодаря интенсивной обработке земли, соеди*ненной с садоводством и парниковым огородничеством. К ним приезжали из Ньюкастля смотреть на их работу и удивлялись их замечательным успехам. Их великолеп*ные сборы томатов, полученных в парниках, заранее по*купались целиком Сэндерландским Кооперативом.
Если эта маленькая община должна была все-таки разойтись через три или четыре года, то такова уже бы*ла неизбежная судьба всякого маленького товарищества, поддерживаемого энтузиазмом нескольких личностей. Во всяком случае, не экономический провал заставил этих коммунистов распустить общину. Это были личные исто*рии, неизбежные в такой маленькой компании, вынуж*денной к постоянному совместному сожительству.
Заметьте также, что если бы мы имели три или четы*ре анархических общины, объединенных союзным дого*вором, то уход основателя не повел бы к распадению коммуны, — произошла бы только перемена в личном со*ставе.
Ошибки в хозяйстве, конечно, случались в коммуни*стических общинах так же, как и в капиталистических предприятиях. Но известно, что в промышленном мире число банкротов бывает, из года в год, от 60-ти до 80-ти на каждые сто новых предприятий. Из каждых пят» вновь основанных предприятий три или четыре банкро*тятся в первые же пять лет после их основания. Но мы должны признать, что ничего подобного не было с ком*мунистическими общинами. Поэтому, когда буржуазные газеты, желая быть остроумными, советуют дать анархи*стам особый остров и предоставить им там основывать свою коммуну, то, пользуясь опытом прошлого, мы ниче*го не имеем против такого предложения. Мы только предложим, чтобы этот остров был Остров Франции (провинция Il-de-France, в которой лежит Париж) и чтобы нам отделили нашу долю общественного богат*ства, сколько его придется на человека. А так как нам не дадут ни Иль-де-Франс, ни нашу долю общественного капитала, то мы будем работать для того, чтобы народ когда-нибудь сам взял и то и другое путем социальной революции. И то сказать, Париж и Барселона были не так-то уже далеко от этого в 1871 году, а с тех пор ком*мунистические взгляды успели-таки распространиться среди рабочих.
Притом всего важнее то, что нынче рабочие начина*ют понимать, что один какой-нибудь город, если бы он ввел у себя коммунистический строй, не распространив*ши его на соседние деревни, встретил бы на своем пути большие трудности. Ввести коммунистическую жизнь следовало бы сразу в известной области, — например, в целом американском штате, Огайо или Айдахо, как го*ворят наши американские друзья, социалисты. И они правы. Сделать первые шаги к осуществлению ком*мунизма надо будет в довольно большой промышлен*ной и земледельческой области, захватывающей и город, и деревню, а отнюдь не в одном только городе. Город без деревни не может жить.
Нам так часто приходилось уже доказывать, что го*сударственный коммунизм невозможен, что мы не ста*нем вновь перечислять наши доводы. Самое лучшее до*казательство то, что сами государственники, то есть защитники социалистического государства, не верят в возможность коммунизма, устроенного под палкой государства. Никто из них не думает более о программе яко*бинского коммунизма, как она изложена Кабе в его «Пу*тешествии в Икарию». «Коммунистический Манифест» Маркса с Энгельсом — уже анахронизм для самих мар*ксистов.
Большинство социалистов-государственников ныне так занято «завоеванием части власти» (conquete des pouvoirs) в теперешнем, буржуазном государстве, что они вовсе даже не стараются выяснить, что такое подра*зумевают они под именем социалистического государст*ва, которое не было бы вместе с тем осуществлением государственного капитализма; то есть такого строя, при котором все граждане становятся работниками, получа*ющими задельную оплату от государства. Когда мы им говорим, что они стремятся именно к этому, они сер*дятся; но, несмотря на это, они вовсе не стараются вы*яснить, какую другую форму общественных отношений они желали бы осуществить. Причина этого понятна. Так как они не верят в возможность близкой социальной ре*волюции, они стремятся просто к тому, чтобы стать ча*стью правительства в теперешнем буржуазном государ*стве, предоставляя будущему, чтобы оно само определи*ло свое направление.
Что касается до тех, которые пробовали набросать картину будущего общества, то, когда мы им указывали, что, придавая широкое развитие государственному нача*лу и сосредоточивая все производство в руках государст*венных чиновников, они тем самым убивают ту неболь*шую личную свободу, которую человечеству удалось уже отвоевать, они обыкновенно отвечали, что вовсе не хо*тят над собою власти, а только хотят завести статисти*ческие комитеты. Но это простая игра словами. Теперь достаточно уже известно, что единственная путная ста*тистика исходит от самой личности, Только сама лич*ность, каждая в отдельности, может дать точные стати*стические сведения насчет своего возраста, занятии и об*щественного положения и подвести итоги тому, что каж*дый из нас произвел и потребил. Так и собирается теперь статистика, когда составители действительно хотят, чтобы их цифры заслуживали доверия. Так дела*лись, между прочим, и наши «подворные описи» честны*ми земскими статистиками из молодежи.
Вопросы, которые надо поставить каждому обывате*лю при серьезных статистических обследованиях, в по*следнее время вырабатываются обыкновенно добровольцами или учеными, статистическими обществами, и роль статистических комитетов сводится теперь на то, что они раздают печатные листы с вопросами, а потом сортиру*ют карточки и подводят итоги при помощи вычислитель*ных машин. Поэтому утверждать, что социалист так именно и понимает государство и что никакой другой власти он ему и не хочет вручить, значит (если ска*зано искренно) попросту «отступить с честью». Под словом «государство» во все века, да и самими госу*дарственниками-социалистами, понимался вовсе не рассыльный, разносящий листы переписи, и не счет*чик, подводящий итоги переписи, а действительные распорядители народной жизни. Но и то сказать, что бывшие якобинцы порядком посбавили за последнее время со своих восторгов перед диктатурой и социа*листической централизацией, которые они так горя*чо проповедовали лет тридцать тому назад. Нынче ни*кто из них не решится утверждать, что потребление и производство картофеля должно устанавливаться из Берлина парламентом немецкого фолькштата (народно*го государства), как это говорилось в немецких социали*стических газетах лет тридцать тому назад*.
* Писано в 1913-м году. С тех пор попытка перестройки обще*ства на началах государственного и централизованного коммунизма диктатуры партии, сделанная в России, показала, что вера в ком*мунизм Бабефа и Кабе никогда не умирала среди социал-демокра*тов и революционеров; и она вполне подтвердила вместе с тем воз*ражения, делавшиеся в латинской части Интернационала — Фран*ции, Испании и Италии — против такого коммунизма.
Для нас особенно важно разобраться в отличитель*ных чертах современного общества и государства, чтобы определить, куда мы идем, что нами уже приобретено теперь и что мы надеемся завоевать в будущем.
Общество, в настоящем его виде, конечно, не являет*ся результатом какого-нибудь основного начала, логи*чески развитого и приложенного ко всем потребностям жизни. Как всякий живой организм, общество представ*ляет собой, наоборот, очень сложный результат тысячи столкновений и тысячи соглашений, вольных и неволь*ных, множества пережитков старого и молодых стремле*ний к лучшему будущему.
Подчиненный язычеству и духовенству дух древно*сти, рабство, империализм, крепостничество, средневеко*вая община, старые предрассудки и современный дух — все это представлено в теперешнем обществе, более или менее, со всеми оттенками, под всеми формами всевоз*можных оттенков. Тени прошлого и облики будущего, обычаи и понятия, сохранившиеся еще от каменного ве*ка, и стремления к будущему, еле обрисовывающемуся на горизонте, — все это существует в нем в состоянии постоянной борьбы в каждом человеке, в каждом обще*ственном слое и в каждом поколении, как и во всем об*ществе, взятом в целом.
Однако если мы посмотрим на крупные столкновения и великие народные революции, совершившиеся в Евро*пе начиная с двенадцатого столетия, мы увидим, что в них выражается одно стремление. Все эти восстания были направлены на разрушение того, что осталось в виде пережитка от древнего рабства в более мягкой форме — против крепостного права. Все они имели Целью освобождение или крестьян, или горожан, или тех и других от принудительного труда, который был навязан им силой закона в пользу тех или других гос*под. Признать за человеком право располагать своею личностью и работать над тем, что он хочет и сколько он хочет, без того чтобы кто-либо имел право принуж*дать его к этому, — иначе говоря, освободить личность крестьянина и ремесленника, такова была цель всех народных революций: великого восстания коммун две*надцатого века, крестьянских войн в пятнадцатом и ше*стнадцатом веках, в Богемии, Германии и Голландии, революций 1381 и 1648 годов в Англии и, наконец, Ве*ликой Революции во Франции.
Правда, что эта цель была достигнута только отча*сти. По мере того как человек освобождался и завоевы*вал себе личную свободу, новые экономические условия навязывались ему, чтобы урезать его свободу, выковать для него новые цепи и угрозой голода подвести его под ярмо. Мы видели недавно пример в наши дни, когда русские крепостные, освобожденные в 1861 году, очути*лись в положении, при котором им пришлось дорогой ценой выкупать земли, которые они обрабатывали рука*ми в течение многих веков, что привело их к упадку и нищете, и таким образом их порабощение было вос*становлено. То, что происходило в России в наше вре*мя, было также и прежде в том или ином виде везде в Западной Европе. Когда физическое принуждение ис*чезало вследствие восстания или революции, то уста*навливались новые формы того же принуждения. Лич*ное рабство было уничтожено, но порабощение возника*ло в новой форме — экономической форме.
И однако, несмотря на все, господствующее начало современного общества есть начало личной свободы, про*возглашенное — по крайней мере в теории — для каждо*го члена общества. Согласно букве закона, труд не яв*ляется более принудительным ни для кого. Нет более класса рабов, принужденных работать для своих господ; и в Европе, по крайней мере, нет более крепостных, обя*занных отдавать своему господину три дня работы в не*делю в обмен на кусок земли, к которому они остава*лись прикованными всю их жизнь. Каждый волен рабо*тать, если он хочет, сколько хочет и что он хочет, — таков — по крайней мере в теории — основной принцип современного общества.
Мы знаем, однако, — и социалисты всех оттенков ад перестают доказывать это каждый день, — насколько свобода кажущаяся. Миллионы и миллионы людей, жен*щин и детей постоянно принуждаются под угрозой голо*да продать свою свободу, отдать свой труд хозяину на тех условиях, на которых он пожелает заставить их ра*ботать. Мы знаем — и мы стараемся ясно показать это народным массам, — что под формой аренды, найма и процента, платимых капиталисту, рабочий и крестья*нин продолжают отдавать нескольким господам вместо одного господина те же три дня работы в неделю; очень часто даже больше, чем три дня в неделю, толь*ко бы получить право обрабатывать землю или даже жить хоть где-нибудь под защитой крова.
Мы знаем также, что если господа экономисты дадут себе труд заняться, однажды, случайно, политической экономией и вычислят все, что различные господа (хозяин, капиталист, посредники, землевладелец и так далее, не говоря о государстве) берут прямо или кос*венно из заработной платы рабочего, то мы будем пора*жены скудной долей, которая остается рабочему для оп*латы труда тех других работников, которых продукты труда он потребляет: для уплаты крестьянину, выращи*вающему хлеб, который он ест; каменщику, строящему дом, в котором он живет; тем, кто сделал его мебель, платье и так далее. Мы были бы поражены, видя, как мало возвращается всем этим работникам, которые про*изводят все, что потребляет рабочий, по сравнению с громадной долей, которая идет баронам современного феодализма.
Заметьте, что это ограбление рабочего не делается более одним господином, сидящим законно на шее у каждого работника. Для этого существует механизм, чрезвычайно сложный, безличный и неответственный. Как и в прежнее время, рабочий отдает значительную часть своего труда привилегированным; во он более не делает этого под кнутом господина. Принуждение пере*стало быть телесным. Его выбросят на мостовую, его заставят жить в конуре, умирать с голоду, видеть, как его дети гибнут от истощения, побираться милостыней в старости; но его не разложат в полицейском участке на скамье, чтобы высечь за скверно сшитое платье или плохо обработанное поле, как это делалось еще при на*шей жизни в Восточной Европе, а раньше практикова*лось везде, в Европе.
При теперешнем режиме, часто более жестоком и бо*лее неумолимом, чем старый режим, человек сохраняет, однако, чувство личной свободы. Мы знаем, что это чувство — почти иллюзия, самообман для пролетария. Но мы должны признать, что весь современный прогресс и все наши надежды на будущее еще основываются на этом чувстве свободы, как бы ограничена они ни была в действительности.
Самый несчастный из босоногих нищих в самый чер*ный момент его несчастий не согласится поменять своей постели из камней под сводом моста на тарелку супа, которая давалась бы ему каждый день, но с цепью раб*ства на шее. Более того. Это чувство, это требование личной свободы так дороги современному человеку, что мы постоянно видим, как целые массы рабочих терпят голод месяцами и идут с голыми руками на штыки го*сударства, чтобы только удержать известные завоеван*ные права.
В самом деле, самые упорные стачки и самые отча*янные восстания происходили из-за вопросов о свободе, о завоеванных правах, — более чем из-за вопросов о за*работной плате.
Таким образом, право работать над тем, чего хочет человек и сколько хочет, остается принципом современ*ного общества. И самое сильное обвинение, которое мы выдвигаем против современного общества, состоит в том, что эта свобода, столь дорогая сердцу рабочего, остается все время воображаемой и призрачной благо даря тому, что он вынужден продавать свою силу капи*талисту; так что современное государство есть могучее орудие для удержания рабочего в таком вынужденном положении; и достигает оно этого при помощи привиле*гий и монополий, которые оно постоянно дает одному классу граждан, к невыгоде и в ущерб рабочему. В са*мом деле, теперь начинают понимать, что принцип лич*ной свободы, который так дорог всем завоевавшим ее и на котором все пришли к соглашению, ловко обходит*ся благодаря целому ряду монополий; что те, кто ничем не владеет, делаются рабами тех, кто владеет, раз они вынуждены принимать условия владельца земли или фабрики, чтобы иметь возможность работать; что таким образом они платят богачам — всем богачам — громадную дань, благодаря монополиям, созданным в пользу богатых. Народ нападает на монополии не затем, чтобы помешать праздности, какую они дают привилегированным классам, но вследствие того господства над рабо*чим классом, которое они обеспечивают.
Серьезный упрек, который мы ставим современному обществу, состоит не в том, что оно пошло по ложной дороге, провозглашая, что отныне каждый будет рабо*тать над тем, что он хочет и сколько хочет. Мы его уп*рекаем в том, что оно создало такие условия собствен*ности, которые не позволяют рабочему работать над тем, что он хочет и сколько хочет. Мы считаем это общество ненормальным и несправедливым, потому что, провозгласив начало личной свободы, оно поместило ра*ботника полей и фабрик в такие условия, которые унич*тожают »то начало; потому что оно низводит рабочего до состояния замаскированного рабства, до состояния человека, которого нищета заставляет работать для обо*гащения хозяев и для увековечения самому своего раб*ского состояния, — заставляет самого ковать себе свои цепи.
Но если так — если право «работать над тем, что хо*чешь и сколько хочешь» действительно дорого современ*ному человеку; если всякая форма принудительного и рабского труда ему противна; если личная свобода для него важнее всего, — то ясно, что должен делать ре*волюционер.
Он отбросит всякие формы скрытого и замаскирован*ного рабства. Он будет стремиться к тому, чтобы эта свобода не была пустым словом. Он постарается узнать, что мешает рабочему быть действительно единственным господином своих способностей и своих рук; и он будет работать над тем, чтобы разбить эти препятствия — если нужно, силой. Но он будет остерегаться в tg же время ввести новые препятствия, которые, увеличивая, может быть, его благосостояние, снова доведут человека до того, что он потеряет свою свободу.
Посмотрим же, что это за препятствия, которые в современном обществе обрезали свободу рабочего и сделали его рабом.
II
РАБЫ ГОСУДАРСТВА
Никто не может быть принужден по закону работать на другого. Такова, сказали мы, основа современного об*щества, завоеванная рядом революций. И те среди нас, кто знал крепостное право в первой половине последне*го века или только видели его следы*, те из нас, кто знал отпечаток, оставленный этим учреждением на фи*зиономии всего общества, — те поймут с одного слова важность перемены, произведенной окончательной отме*ной легального крепостного права. Но если законной обязанности работать для другого более не существует среди частных лиц, то государство сохраняет за собой до сего времени право налагать на своих подданных обязательный труд. Более того. По мере того как отно*шения господина и раба исчезают в обществе, государст*во расширяет все более и более свое право на принуди*тельный труд граждан; так что права современного государства заставили бы покраснеть от зависти закон*ников пятнадцатого и шестнадцатого века, которые ста*рались тогда обосновать королевскую власть.
* В Англии, например, следы эти сохранялись до .1848 года в виде принудительного труда детей; их отбирали по закону у бед*ных родителей, если последние были в Работном доме, и их пере*возили на север работать на хлопчатобумажных фабриках.
Теперь государство налагает, например, на всех граждан обязательное обучение. Вещь в сущности пре*красная, если смотреть на нее с точки зрения права ре*бенка идти в школу, когда родители хотят удержать его дома для работы, посылают работать на фабрику или даже учиться у невежественной монахини. Но в дейст*вительности — во что превратилось теперь обучение, да*ваемое в первоначальной школе? Ребенку набивают го*лову целой кучей учений, сочиненных именно для того, чтобы обеспечить право государства над гражданином; чтобы оправдать монополии, даваемые государством над целыми классами граждан; чтобы провозгласить как святую святых права богатого эксплуатировать бедного и делаться богатым благодаря этой бедности; чтобы вну*шить детям, что судебное преследование, производимое обществом, есть высшая справедливость и что завоевате*ли были величайшие люди человечества. Но что гово*рить! Государственное обучение, достойное наследие иезуитского воспитания, есть усовершенствованный спо*соб убить всякий дух личного почина и независимости и научить ребенка рабству мысли и действия.
А когда ребенок вырастет, государство явится за тем, чтобы принудить его к обязательной воинской повинности, и предпишет ему, кроме того, различные работы для коммуны и для государства, в случае нужды. На*конец, при помощи налогов оно заставит каждого граж*данина произвести громадную массу работы для госу*дарства, а также для фаворитов государства, все время заставляя его думать, что это он сам добровольно под*чиняется государству, что это он сам распоряжается через своих представителей деньгами, поступающими в государственную казну.
Таким образом, здесь провозглашен новый принцип. Личного рабства более не существует. Нет более рабов государства, как было раньше в течение прошедших ве*ков, даже во Франции и Англии. Король не может более приказывать десяти или двадцати тысячам своих под*данных являться к нему для постройки крепостей или для разбивки садов и возведения дворцов в Версале, не*смотря на «чудовищную смертность среди рабочих, кото*рых каждую ночь увозят, навалив полные телеги тру*пов», как писала мадам де Севинье. Дворцы в Виндзо*ре, Версале и Петергофе не строятся более путем при*нудительных работ. Теперь государство требует всех этих услуг от подданных путем налогов под предлогом производства полезных работ, охраны свободы граждан « увеличения их богатств.
Мы готовы первые радоваться уничтожению былого рабства и засвидетельствовать, насколько это важно для общего прогресса освободительных идей. Быть прита*щенным из Нанси или Лиона в Версаль, чтобы строить там дворцы, предназначенные для увеселения фаворитов короля, было гораздо тяжелее, чем платить такую-то сумму налогов, представляющую столько-то дней рабо*ты, хотя бы даже эти налоги были потрачены на беспо*лезные или даже вредные для народа работы. Мы более чем признательны деятелям 1793 года за то, что они освободили Европу от принудительного труда.
Но тем не менее верно, что по мере того как осво*бождение от личных обязательств человека по отноше*нию к человеку завершалось в течение девятнадцатого века, обязательства по отношению к государству все продолжали расти. Каждые десять лет они увеличива*лись в числе, разнообразии и количестве труда, требуе*мого государством от каждого гражданина. К концу девятнадцатого века мы видим даже, что государство вновь берет себе право на принудительный труд. Оно налагает, например, на железнодорожных рабочих (недавний закон в Италии) обязательный труд в случае стачки; и это — не что иное, как прежний принудитель*ный труд в пользу больших акционерных компаний, вла*деющих железными дорогами. А от железной дороги до рудника и от рудника до фабрики — не более чем один шаг. И раз будет признан предлог общественного блага или даже только общественной необходимости или об*щественной полезности, то нет более границ для власти государства.
Если с углекопами или со служащими железных до*рог еще не обращаются, как с уличенными в государст*венной измене, каждый раз, как они начинают забастов*ку, и если их не вешают направо и налево, то это един*ственно потому, что необходимость в этом еще не чувствуется. Считают более удобным воспользоваться угрожающими жестами нескольких стачечников, чтобы расстрелять толпу в упор и послать вожаков на каторгу. Это делается теперь постоянно и в республиках, и в мо*нархиях.
До сих пор довольствовались «добровольным подчи*нением». Но в тот день, когда почувствовали в Италии необходимость в этом или, вернее, страх такой необхо*димости, парламент не поколебался ни одной минуты голосовать карательный закон, хотя железные дороги в Италии остаются еще в руках частных компаний. Для «себя», во имя «общественного блага» государство, ко*нечно, не поколеблется сделать даже с большей сурово*стью то, что оно уже сделало для своих любимцев, для акционерных компаний. Оно уже сделало это в России. А в Испании оно доходит даже до пыток, чтобы охра*нять монополистов. Действительно, после ужасных пы*ток, применявшихся в 1907 году в Монтжуйской тюрь*ме, пытка стала снова в Испании учреждением на поль*зу нынешних любимцев государства — владетельных фи*нансистов.
Мы идем так быстро в этом направлении, и вторая половина девятнадцатого века, воодушевленная тем, что подсказывали привилегированные фавориты правитель*ства, так далеко зашла в направлении централизации, что если мы не примем мер предосторожности, то в ско*ром времени мы увидим, что стачечников и забастовщи*ков и всех недовольных не только будут расстреливать как мятежников и грабителей, но будут гильотинировать или ссылать в болотистые, вредные для здоровья места в какой-нибудь колонии только за то, что они не выпол*нили общественной службы.
Так делают в армии и так будут делать в рудниках. Консерваторы уже громко требовали этого в Англии.
Вообще, не надо обманываться. Два великих движе*ния, два больших течения мысли и действия характери*зовали девятнадцатый век. С одной стороны, мы видели борьбу против всех следов древнего рабства. Мало того, что армии первой французской республики прошли через всю Европу, уничтожая крепостное право, но когда эти армии были изгнаны из стран, которые они освободили, и когда там было восстановлено крепостное право, то оно не могло продержаться долго. Веянье революции 1848 года унесло его окончательно из Западной Европы; а в 1861 году оно, как мы знаем, было уничтожено в России и 17 лет спустя на Балканах.
Более того. В каждой нации человек работал для утверждения своих прав на личную свободу. Он освобо*дился от предрассудков относительно дворянства, коро*левской власти и высших классов: и путем тысячи и ты*сячи маленьких восстаний, произведенных в каждом уг*лу Европы, человек утвердил, посредством созданных им же обычаев, свое право считаться свободным.
С другой стороны, все умственное движение века: по*эзия, роман, драма, как только они перестали быть про*стой забавой для праздных, носили тот же характер. Беря Францию, вспомним о Викторе Гюго, о Евгении Сю в его «Тайнах народа» («Mysteres du peuple»), Александре Дюма (отце, конечно) в его истории Фран*ции, написанной в романах, о Жорж Занде и т. д.; да*лее, о великих конспираторах Барбесе и Бланки, об историках, как Огюстен Тьерри, Сисмонди, Мишле, о публицистах, как П. Л. Куррье; наконец, о реформа*торах-социалистах: Сен-Симоне, Фурье, Консидеране, Луи Блане и Прудоне и, наконец, об основателе пози*тивной философии Огюсте Конте. Все они выразили в литературе движение мысли, которое происходило в каждом углу Франции, в каждой семье, в каждом мыслящем человеке, чтобы освободить человека от нравов и обычаев, оставшихся от эпохи личной власти че*ловека над человеком. И что происходило во Франции, происходило везде, более или менее, чтобы освободить человека, женщину, ребенка от обычаев и идей, уста*новленных веками рабства.
Но рядом с этим великим освободительным движе*нием развивалось в то же время и другое, которое, к несчастью, также вело свое происхождение от Вели*кой Революции. Оно имело своею целью — развить все*могущество государства во имя неопределенного, дву*смысленного выражения, которое открывало дверь не только всем лучшим намерениям, но также и тщеславию и вероломству — во имя общественного блага.
Происходя от эпохи, когда церковь стремилась за*воевать души человеческие, чтобы вести их к спасению, и перейдя в наследие нашей цивилизации от Римской империи и римского права, идея всемогущества государ*ства молча усиливалась и прошла громадный путь в те*чение последней половины 19-го века.
Сравните только обязанность военной службы в той форме, как она существует сейчас, в наши дни, с тем, что она была в прошедшие века, — и вы будете пораже*ны тем, насколько выросла эта обязанность по отноше*нию к государству, под предлогом равенства.
Никогда крепостной в средние века не позволял ли*шать себя человеческих прав до такой степени, как сов*ременный человек, который отказывается от них добро*вольно, просто по духу добровольного рабства. В два*дцать лет, то есть в возрасте, когда человек жаждет свободы и склонен даже «злоупотреблять» этой свобо*дой, молодой человек смиренно позволяет запереть себя на два или три года в казарму, где он разрушает свое физическое, умственное и моральное здоровье. Почему? Зачем?.. Затем, чтобы изучить ремесло, которое швей*царцы изучают в шесть недель, а буры изучили лучше, чем европейские армии, в процессе работы по расчистке девственной земли, объезжая свои прерии верхом.
Он не только рискует своею жизнью, но в своем доб*ровольном рабстве он идет дальше, чем раб. Он позво*ляет своим начальникам контролировать его любовные Дела, он бросает свою любимую женщину, дает обет це*ломудрия и гордится тем, что повинуется, как автомат, своим начальникам, хотя он не может ни судить, ни знать их военные таланты, ни даже их честность. Какой крепостной в средние века, кроме разве прислуги, следо*вавшей за военными сзади с обозом, согласился бы ид*ти на войну на таких условиях, которым современный крепостной, одурелый от идеи дисциплины, подчиняет*ся по своей доброй воле? Да что говорить! Крепостные рабы двадцатого века подчиняются даже ужасам и без*образиям исправительного батальона в Африке (Бириби) без всякого протеста со своей стороны!
Когда же крепостные — крестьяне и ремесленники — отказывались от права противопоставлять свои тайные общества таким же обществам своих господ и защищать силой оружия свое право соединяться в союзы и общест*ва? Было ли в средние века такое черное время, когда народ городов отказался бы от своего права судить сво*их судей и бросить их в реку, когда он не одобрял бы их приговоров? И когда, даже в самые темные времена притеснений в древности, видно было, чтобы государст*во имело полную возможность развращать своей школь*ной системой все народное образование, от первоначаль*ного обучения и до университета? Макиавелли страст*но желал этого, но вплоть до девятнадцатого века его мечтания не были осуществлены!
Одним словом, в первой половине 19-го века имелось громадное прогрессивное движение, стремившееся к ос*вобождению личности и мысли; и такое же громадное регрессивное движение взяло верх над предыдущим во второй половине века и теперь стремится восстановить старую зависимость, но уже по отношению к государст*ву: увеличить ее, расширить и сделать ее добровольной! Такова характерная черта нашего времени.
Но это относится только к прямым обязанностям. Что же касается обязанностей непрямых, вводимых посред*ством налогов и капиталистических монополий, то хотя они не сразу бросаются в глаза, тем не менее они все время растут и становятся столь угрожающими, что на*стало уже время заняться серьезным их изучением.
"Современная наука и анархия" П. А. Кропткин
Линейный вид
