Как Махно "не подчинился воле Красной армии".

[Дубовик]

КАК МАХНО «НЕ ПОДЧИНИЛСЯ ВОЛЕ КРАСНОЙ АРМИИ».
О пятидневном «союзе» махновцев и красных.

5 января 1920 года в уездном городе Александровск Екатеринославской губернии (ныне Запорожье) состоялась встреча двух армий, – большевистской Красной армии и махновской Революционно-повстанческой армии Украины (РПАУ). Краткий период мира между ними завершился уже 9 января.

Обе армии ко времени встречи продолжали вооруженную борьбу против деникинцев, отступавших на юг, – на Дон и Кубань, в Крым и к Одессе, – уже почти не веря в свою победу. Наличие общего врага, казалось бы, подталкивало красных и махновцев к союзу, – но ни те, ни другие не испытывали доверия друг к другу.

Повстанцы помнили, что меньше года назад большевики не принесли в Украину ничего, кроме продразверстки, принудительных коммун и чекистского террора. Помнили, как махновское движение подверглось разгрому и репрессиям, как арестовывали и расстреливали их боевых товарищей летом 1919-го.

Помнили это и вернувшиеся в Украину красные. Их московское руководство сделало собственные выводы из уроков прошедшего года, выработав секретный приказ Реввоенсовета Республики «О мерах по борьбе с партизанщиной в Красной армии» от 11 декабря 1919 года, который подчеркивал: «Практическая политика в отношении партизанства и добровольчества получает огромное значение: от нее зависит не только наша победа над Деникиным, но и вся дальнейшая судьба советского режима на Украине. Необходимо немедленно же принять ряд мер, которые исключили бы возможность повторения тех явлений, которые погубили Советскую Украину в прошлый раз». Главной среди этих мер приказ называл не просто разоружение и расформирование повстанческих частей и отрядов, – но «безусловное и поголовное разоружение деревенского населения», для чего предлагались самые крутые меры вплоть до введения круговой поруки и расстрелов заложников. С точки зрения высшего большевистского руководства, Красная армия вступала на враждебную территорию и никакие компромиссы с махновщиной – главной организованной силой повстанчества на Левобережной Украине – были недопустимы.

Отдельные повстанческие отряды, называвшие себя махновскими, но в действительности слабо связанные с «регулярной» РПАУ, Красная армия начала встречать в середине декабря 1919 года. Как правило, проблем с ними не возникало: разгром Деникина повстанцы воспринимали как окончание войны и возможность вернуться, наконец, домой. Уже в это время началась ликвидация махновских командиров, но пока – без лишней огласки. Так произошло в конце декабря с командиром 1-го и 2-го Новомосковских повстанческих полков анархистом Махеевым по кличке «Дьявол». В «Истории 45-й Волынской Краснознаменной стрелковой дивизии» (1929) упоминалось, что Махеев «благословил партизан на вступление в Красную Армию, и, получив пропуск, тепло попрощавшись с нами, покинул район бригады». Далеко он не ушел: едва оставив новомосковских повстанцев, Дьявол-Махеев был арестован, доставлен в штаб 45-й дивизии и здесь расстрелян по приказу начдива Ионы Якира.

Пока красные быстро двигались на юг, РПАУ продолжала тяжелые бои с белыми. Основные события происходили в районе Екатеринослава, нынешнего Днепра. Начиная с 8 декабря 1919-го город постоянно переходил из рук в руки, оказываясь под контролем то махновцев, то войск генерала Якова Слащева. Но главные потери и повстанцам, и деникинцам принес другой враг, против которого были бессильны и пехота с конницей, и артиллерия с пулеметами, – эпидемия тифа. Для болезни не существовало разницы между белыми и «черными», – она косила всех. Начштаба РПАУ Виктор Белаш вспоминал: «Везде по селениям лежали больные тифом повстанцы и местное население. Казалось, нет здоровых, способных ухаживать за несчастными. В Никополе тиф особенно свирепствовал. По улицам валялись трупы, лазареты и дома были заполнены больными. На кладбище тысячи умерших лежали грудами, и никто из властей не подумал их хоронить. Пришлось заменить начальника гарнизона и коменданта, назначить других, которые, получив 15 миллионов рублей на оборудование новых лазаретов, принялись за дело».

25 декабря 1919-го махновский 1-й Донецкий корпус начал было окружение Екатеринослава, но назначенный на следующий день штурм города пришлось отменить. Собрав сведения о состоянии частей, штаб РПАУ выяснил, что от всего корпуса в строю остались лишь 1-й Екатеринославский и 13-й кавалерийский полки численностью около 100 штыков и 300 сабель, а «наши все старые и честные повстанцы – до 11 тысяч – по лазаретам». Заметно лучше была ситуация во 2-м Азовском корпусе, в который незадолго до того влились остатки расформированного 3-го Екатеринославского корпуса, – но эти части находился не близко, блокируя Александровск. Еще дальше от губернского центра находился 4-й Крымский корпус РПАУ, действовавший под Мелитополем.

У белых, впрочем, положение тоже не было блестящим: численность занимавшего Екатеринослав 3-го армейского корпуса Слащева, состоявшего из двух пехотных дивизий, оценивалась в 2-3 тысячи штыков и сабель. Входившие в подчинение Слащеву две дивизии кубанских казаков еще 21 декабря бросили фронт и самовольно выехали на Ростов, а затем разошлись по домам.

Две враждующие армии разваливались на глазах. Как измученные долгим, долгим боем боксеры на двенадцатом раунде, противники уже не пытались достичь победы нокаутирующим ударом. Лишь бы самому устоять на ногах. Дождаться, когда враг не выдержит и рухнет сам собой.

Первыми не выдержали белые. 26 декабря слащевцы прорвались через редкие цепи 1-го Донецкого корпуса и ушли на Александровск, а отсюда двинулись на Мелитополь.

Несколько сотен махновцев не решились войти в оставленный белыми Екатеринослав. На время город оказался предоставлен сам себе – без всякой власти, без комендатур и контрразведок, без вооруженных людей на улицах, без флагов любого цвета на зданиях. Только через четыре дня, 30 декабря 1919 года, в Екатеринослав вошли передовые части красных.

28-го декабря, на следующий день после ухода из Александровска деникинцев, город был без боя взят 2-м Азовским корпусом РПАУ под командованием Семена Каретника. На все стратегические объекты, от железнодорожного вокзала до водочного завода, были немедленно назначены махновские коменданты, изданы приказы о запрете пьянства и расстреле на месте виновных в грабежах. Руководство РПАУ во главе с самим Махно в этот день находилось в Никополе, а затем в селе Новониколаевка, решая вопрос о дальнейших действиях армии. В конце концов было решено не преследовать белых, а «отступить на линию Кичкас-Нейендорф-Чумаки, где и закрепиться». Отступить, таким образом, предполагалось в район Александровска, причем, судя по сохранившимся протоколам совещаний командного состава махновцев от 30 декабря и 3 января, Махно и его штаб в эти дни еще не знали ни о взятии повстанцами Александровска, ни о появлении красных в Екатеринославе.

4 января 1920 года Махно, штаб армии и остатки РПАУ добрались до Кичкас. Можно только догадываться, какой радостной была их встреча с боевыми товарищами из частей Каретника: вместо ожидавшегося боя за Александровск армия получила возможность отдыха. В ночь на 5 января Махно и члены его штаба перешли Днепр по льду и прибыли в город.

В ту же самую ночь к Александровску вышел передовой отряд Красной армии, 397-й полк 133-й стрелковой бригады 45-й стрелковой дивизии; полк сопровождал начальник бригады Филипп Левензон, разместивший свой командный пункт на бронепоезде. Как и Махно, Левензон вплоть до самого прибытия в Александровск не имел никакой информации о том, кто контролирует город, где находятся белые, а где махновцы. Спустя несколько лет Левензон признавался в своих воспоминаниях «Проти Махна на денікінському фронті»: «У нас не было сведений о том, что враг отступил, поэтому частям дан был приказ вступать в город в боевом порядке. (…) Продвигаясь к Александровску и даже под самим Александровском мы не могли получить более-менее определенных сведений о расположении махновцев и количестве их. Мы не могли и предположить, что уже под Александровском встретимся с ними».

Встреча красных и махновцев произошла неожиданно для обеих сторон, но начдив Якир явно не хотел расписываться перед начальством в таком конфузе своей разведки. В донесении штабу 14-й армии он сообщал: «В два часа с 4-го на 5-е [января] батальон 397-го полка занял Александровск. Непосредственно за батальоном в Александровск вошел переправившийся ранее из Кичкас корпус махновцев во главе с комкором Каретниковым и самим Махно». Это донесение цитировал в своих воспоминаниях Левензон, но, никак не комментируя утверждения Якира, изложил совершенно другую версию событий: «Наш бронепоезд со всеми мерами предосторожности, готовый к бою, тихо подходил к станции [Александровск]. Железнодорожники высыпали все навстречу. Совершенно не замечая нас, на станции давал распоряжения и бегал человек в гражданской одежде и с красной повязкой на руке. На повязке пестрело: “комендант станции от войск батьки Махно”. На все наши вопросы к нему он отвечал: “Я комендант от армии батьки Махно”, “исполняю распоряжения только его”, “батько в городе, разговаривать можете с ним”». Как видим, махновцы появились в Александровске не «непосредственно за батальоном» красных, а, напротив, вошедшие в город передовые части бригады Левензона застали город уже с махновской администрацией.

Бронепоезд Левензона вошел в Александровск ночью. Чем начальник бригады занимался весь следующий день – в воспоминаниях не говорится. Можно предполагать, что Левензон пытался связаться с Якиром и получить от штаба дивизии указания о своих дальнейших действиях. Были эти попытки успешными или нет, но вечером Левензон в сопровождении комиссара бригады Генина, командиров полков Липанова и Няги направился на переговоры с Махно «в одну из лучших гостиниц города». «Принял “батько” сухо, но без каких-либо признаков высокомерия или чего-то подобного». Сам от участия в переговорах отказался: «Все предварительные переговоры будет вести командир Черноморско-Азовского корпуса Каретников и начальник штаба Билаш, а итоги рассмотрит Реввоенсовет, который и примет определенные постановления».

Разговор Левензона с Каретником и Белашом продолжался около двух часов. Белаш, только что перенесший тиф, почти все время молчал; по словам Левензона, он «был спокойный и только время от времени принимал участие в разговоре». В противоположность ему Каретников «иногда становился резким, горячился». По словам Левензона, «Главное, что отделяло, по мнению Каретникова, нас от махновцев и крестьянства, аграрная политика соввласти и то, что во главе Красной Армии стояли руководители – те самые офицеры, с которыми Махно, по его словам, ведет борьбу не на жизнь, а на смерть».

Совсем иначе вспоминал этот эпизод военком 133-й бригады Криворуков. Левензон не назвал его в числе участников переговоров, но Криворуков претендовал на свою роль очевидца. По его словам, «батьку» парламентеры вообще не видели: «Махно пьянствовал всю ночь, а теперь лежит в постели с головной болью, еще не вытрезвившийся». Ответ Махно на предложения красных был получен от начштаба, передавшего «дословно» следующее: «От Гуляй-Поля до Симферополя вся территория принадлежит Махно, следовательно, он у себя дома и решил поэтому после перенесенных боев отдохнуть. Вливаться в Красную армию не находит нужным, а воевать будет тогда, когда сочтет для себя нужным».

Наконец, третья версия переговоров, наиболее правдоподобная, изложена не в позднейших воспоминаниях, а в официальном донесении командира 45-й дивизии Ионы Якира штабу 14-й армии: «Комбриг тов. Левензон, прибыв в Александровск, отправился к Махно. Его принял комкорпуса Каретник и после длительного разговора заявил “На политические темы мы с вами беседовать не будем. Об этом сговорится наш Ревсовет с вашим Р[еволюционным] В[оенным] советом республики. Со стратегической стороны мы готовы занять определенный участок [фронта], ибо враг у нас один».

Пока Левензон вел переговоры, – на которые, кстати, ему никто не давал полномочий, – на улицах Александровска шло братание рядовых красноармейцев и махновцев. Делить им было нечего, победа над белыми и возвращение к мирной жизни казались делом едва ли не завтрашнего дня. О непримиримых разногласиях между своими руководителями – на самом деле, между двумя разными взглядами на цели и задачи революции – они вряд ли задумывались.

И красные, и махновцы стремились показать себя с самой выгодной стороны. Козырем первых стали внешние перемены Красной армии: «Ведь только несколько месяцев до этого наш красноармеец мало чем отличался от махновцев: то же разнообразие в одежде, плохое, разнящееся вооружение. А теперь такие изменения! Это производило впечатление». Криворуков, впрочем, и здесь оспаривал воспоминания Левензона: по его словам, «красноармейцы, полуголодные, плохо одетые, при первой же встрече (…) глубоко возненавидели» махновцев, которые «все до одного были одеты в новенькие костюмы, пальто на меху, с меховыми воротниками». Повстанцы тоже старались не отставать в демонстрации своей выправки: Якир доносил, что «по городу ходят [махновские] патрули, разъезжают крупные разъезды по 80-100 сабель с черными знаменами».

Братание естественным образом переходило в агитацию и контрагитацию. Уже 6 января по инициативе комиссара Генина александровских рабочих собрали на митинг, на котором «махновцам был устроен скандал». Политработники и младшие командиры «начали широкую разъяснительную работу среди махновцев и населения. Нам не пришлось рассеивать враждебных настроений, но сомнений, неясностей было достаточно: была непонятна наша политика 1919 года на селе, форсированное развитие коммун, реквизиции и др.».

Об агитации с другой стороны Левензон писал в полукомической манере: «В каждом квартале мы видели махновца-агитатора с четвертью водки. “Выпьем, братишка, за наше освобождение”, – так простецки обращались к нашим красноармейцам махновские агитаторы. (…) После такого начала можно было рассчитывать на дальнейший успех».

Нужно сказать, что водочный вопрос хорошо отложился в памяти Левензона. Через годы, работая над воспоминаниями, он все еще с обидой вспоминал, что махновский комендант Александровского водочного завода отказывался выдавать штабу его бригады спиртное «для медицинских целей». Красным командирам приходилось обращаться к штабу РПАУ и уже по его «запискам», то есть ордерам, получать необходимое лекарство.

Конечно, успех махновской агитации обеспечивала не водка (если она действительно использовалась). Рабочих и крестьян в красноармейских шинелях привлекала программа махновцев, программа самоуправления трудового населения и Вольных Советов. По свидетельству Белаша, даже «батальон китайцев переходит на сторону штарма» повстанцев. Позже, в кампаниях лета и осени 1920 года, этот батальон составлял основу Особого пехотного полка РПАУ, получившего неофициальное название «Интернациональный полк».

Пока шли братание и агитация, а в город входили остальные части 133-й бригады, командование красных развернуло бурную деятельность по организации новой власти. Параллельно уже существовавшей махновской администрации были назначены комендант города и комиссары разных учреждений. Обсуждался вопрос о создании Совета. Сформировать его военные могли только при участии городской организации КП(б)У, но ее руководство сомневалось в исходе грядущего столкновения красных и махновцев и не спешило легализоваться: «Местный ревком не считал своевременным выход из подполья. Он выжидал выяснения взаимоотношений с Махно».

Неожиданную для Левензона поддержку он получил от части членов махновского Военно-революционного совета (ВРС). На самом деле, удивляться этому не приходится: Совет, как высший военно-политический орган повстанчества, формировался путем свободных выборов населения. Среди его членов имелись и анархисты, и левые эсеры, и большевики, а представитель последних Семен Новицкий даже входил в Президиум ВРС. Не известно, был ли он в те дни в Александровске, но часть членов ВРС вступила в тайные переговоры с командованием Красной армии. Криворуков вспоминал: «В результате этих переговоров нам удалось добиться его [РВС] раскола с привлечением (…) в ряды Красной Армии части кавалерии и одной батареи».

7 января 1920-го на улицах Александровска появилось «Воззвание группы членов Реввоенсовета Повстанческой армии имени Батько Махно». Документ начинался словами: «Ставши перед фактом намерения руководящих кругов Повстанческой армии натравить под видом борьбы трудящихся честных революционных повстанцев на Красную армию, [мы] не можем дальше молчать». После этого шли многократно повторявшиеся призывы: «Долой партизанщину на фронте и в тылу Красной армии!», «Все товарищи повстанцы – в ряды Красной армии!».

В эти же дни руководство РПАУ вырабатывало стратегию своего дальнейшего поведения. Начштаба Виктор Белаш вспоминал: «Махновское ядро с июня 1919 г. было на положении войны с компартией. Оно и в настоящий момент начало агитировать за сохранение своей независимости за “Вольный Советский Строй”. Сильно было стремление укрепиться в Мариупольском, Бердянском, Мелитопольском, Александровском, Екатеринославском, Павлоградском и Бахмутском уездах. Но армия не поддержала такую идею в связи с усталостью, тифом, из-за нежелания кровопролития. (…) То крайнее напряжение, в котором армия находилась в течение шести месяцев, занимая обширную территорию в тылу противника, сменилось чувством выполненного долга, неизвестности в завтрашнем дне, нежелания проливать кровь, свою и чужую. И армия пошла по домам. Днем и, особенно, ночью, по всем дорогам, группами и в одиночку, усталые и больные, с оружием и без него, расходились по домам махновцы». Начинать военные действия за независимость Екатеринославщины и Северной Таврии от большевистского режима РПАУ не могла. Оставалось надеяться на распространение своих идей среди как можно более широких масс населения и рядовых красноармейцев.

7 января, одновременно с появлением воззвания пробольшевистской части Реввоенсовета, вышло программное обращение ВРС «Ко всем крестьянам и рабочим Украины». Заявив, что «вопросы о дальнейшей организации общественной жизни должны быть решены на Всеукраинском рабоче-крестьянском съезде», ВРС «до его созыва» сделал ряд распоряжений. Отметим важнейшие из них.

Отменялись все распоряжения деникинцев и «те распоряжения большевистской власти, которые мешают рабочим и крестьянам». Определять, что именно им мешает, предлагалось самим труженикам города и села.

Земли, инвентарь и скот, принадлежавшие помещикам, монастырям, государству и «врагам народа», должны были перейти в пользу трудящихся крестьян по решениям сельских сходов.

Фабрики и заводы, железные дороги и рудники объявлялись «достоянием всего рабочего класса», который в лице профсоюзов возьмет все предприятия в свои руки, наладит производство и объединит всю промышленность в единый хозяйственный организм.

Всем рабочим и крестьянским организациям предлагалось немедленно приступить к созданию «Вольных Советов» с участием только трудящихся, но не представителей политических партий. В противном случае, по логике махновцев, получался бы «Совет партийных депутатов», выражающий интересы не избирателей, а партийного руководства.

«Не допускается» создание и деятельность «ЧК, ревкомов и других принудительных институтов» власти, вместо них охраной порядка должна заниматься рабоче-крестьянская самооборона.

Провозглашались свобода слова, печати, собраний и союзов «для всех трудящихся».

«До решения вопроса об обмене продуктов труда и торговле Советами, устанавливается свободная торговля», причем налаживать ее предлагалось прежде всего через рабочие кооперативы, крестьянские организации и тому подобные учреждения.

Наконец, «умышленное воспрепятствование распространению настоящего обращения является актом контрреволюции».

Забегая вперед, отметим, что распространение обращения «Ко всем крестьянам и рабочим Украины» сыграло свою роль. В политсводках частей 14-й армии за конец января 1920 года постоянно отмечались случаи отказа красноармейцев воевать против Махно и ухода к повстанцам («дезертирства к бандитам»).

Конечно, найти компромисс с большевиками на основе программы ВРС было невозможно. Переход идейных разногласий в фазу вооруженного противостояния становился делом ближайшего времени.

Для командира 133-й бригады Левензона «неизбежность такого конца была очевидна уже после разговора с Каретниковым». Еще 6 или 7 января в разговоре с Якиром он предложил «выделить группу товарищей, которая должна была покончить с верхушкой махновской армии». Однако Якир не одобрил подготовку террористического акта, приказав ждать распоряжений от правительства, а до тех пор – собирать информацию о состоянии РПАУ. Вскоре Якир представил отчет командующему 14-й армией Иерониму Уборевичу: «Выяснил относительно точно численность корпуса Каретникова, находящегося в Александровске и непосредственной близости (…): 1500-1600 сабель и около 6000 штыков».

Для предстоящей борьбы с этими небольшими силами Уборевич выделил всю 45-ю дивизию, бригады которой должны были окружить Александровск. Кроме того, в район Гуляй-поля была направлена 41-я дивизия, в Павлоградский уезд – Латышская дивизия. Но и этого командованию Южного фронта показалось мало. Особенно после донесения Якира: «Операцией против Махно будет весьма трудно руководить, благодаря отвратительной связи, благодаря перевесу, который будет на его стороне в смысле численности, благодаря подвижности и ускользаемости его банд». На самом деле, численный перевес уже был на стороне красных, но 9 января «для борьбы с партизанщиной и бандитизмом» были дополнительно направлены Эстонская и 9-я стрелковые дивизии – под Александровск, 11-я кавалерийская дивизия – под Екатеринослав. Части красных снимались с фронта против деникинцев, прекращая их преследование. По единодушному мнению махновских мемуаристов, именно это обстоятельство позволило генералу Слащеву беспрепятственно добраться до Перекопа и получить время для создания обороны Крыма.

Для начала боевых действий против «почти союзников» красным был нужен повод. Так появилась растиражированная позже история про «отказ Махно подчиниться приказу об отправке на Польский фронт». Вечером 8 января штабу РПАУ был вручен приказ Реввоенсовета 14-й армии: «начальнику всех вооруженных отрядов Махно немедленно по получении сего приказа выступить со всеми вооруженными силами» в район Гомеля, где «поступить в распоряжение РВС 12-й армии».

Цена этого приказа была понятна самим красным командирам. Командарм Уборевич в разговоре с Якиром разъяснял: «Вы хорошо понимаете, что этот приказ является известным политическим маневром и только; мы меньше всего надеемся на положительные результаты в смысле его исполнения Махно. (…) Приказ вы заранее используйте для агитации, что махновцы должны не свои хаты защищать, но (…) бороться на других фронтах. Если этого не пожелают сделать, значит – они враги и изменники».

Кстати. Обычно в непосредственные контакты с союзниками вступают примерно равные им по рангу официальные лица. С послами встречаются министры иностранных дел или их заместители, с главнокомандующими – не меньше, чем генералы, в крайнем случае, полковники. Малоизвестный факт: доставить приказ командарму Махно отправили командира батальона, некоего Покровского. Возможно, расчет был на то, что вспыльчивый батько лично вытолкает визитера из своего штаба. Но Нестор Иванович, вероятно, просто не понял и не оценил факт нарушения дипломатического этикета.

Получение приказа Уборевича стало для махновцев полной неожиданностью. На основании приказов председателя Реввоенсовета Республики Троцкого от 6 июня 1919 года махновцы официально считались изменниками, врагами советской власти, врагами народа. Приказы эти отменены не были. Прежде чем отдавать любые распоряжения «предателям», следовало провести переговоры и заключить официальное соглашение между советской властью и РПАУ. Так, как это было сделано осенью 1920-го. Так, как это предложили сами махновцы в январе 1920-го. По свидетельству Белаша: «В результате горячих споров в штарме и Совете, было выдвинуто контрпредложение – подписание военного договора и предоставление независимости Екатеринославской и Таврической губерниям».

Нет никаких сведений о том, был ли получен официальный ответ махновцев. Видимо, и сам ответ не сохранился, – во всяком случае, он до сих пор не опубликован. Но это было неважно: как мы помним, для красных вся эта «дипломатия» была лишь «известным политическим маневром и только». Днем 9 января вышло постановление Всеукраинского ревкома: «Махно не подчинился воле Красной армии, отказался выступить против поляков, объявив войну нашей освободительнице – Рабоче-крестьянской Красной Армии. Таким образом, Махно и его группа продали украинский народ польским панам». На основании этого придуманного «объявления войны Красной армии» Всеукраинский ревком постановил: «1. Махно со своей группой объявляются вне закона, как дезертиры и предатели. 2. Все поддерживающие и укрывающие этих изменников украинского народа будут беспощадно истреблены».

По плану, разработанному Уборевичем, «Александровск должен был быть окружен, и Махно нужно было запереть в городе». Операцию предполагалось провести силами 41-й и 45-й стрелковых дивизий. Последняя была заранее выведена из Александровска под видом отправки на фронт против белых. В городе остался только батальон 398-го полка во главе с Федором Липановым. На него, по свидетельству Левензона, «возлагалась обязанность парализовать и “положить конец” махновскому штабу». Ночью с 9 на 10 января красные начали разоружения и аресты небольших махновских частей, стоявших поблизости от Александровска. В частности, Левензон руководил ликвидацией пулеметной команды и артиллерийской батареи в деревне Павло-Кичкас (нынешний Заводской район Запорожья).

Покончив с первым этапом операции, на рассвете бригады красных начали наступление на Александровск. И тут случился конфуз: ни Махно, ни его армии в городе не оказалось. Разведка повстанцев своевременно получила сведения о планах Уборевича, – скорее всего, от сочувствовавших или просто порядочных красных командиров, – и еще ночью РПАУ ушла из Александровска. Из окружения армия вышла через подразделения 41-й дивизии. Без боя: красноармейцы просто не стали стрелять. Отметим: красноармейцы 41-й дивизии, не стоявшей вместе с махновцами в Александровске, не братавшейся с ними, не затронутой махновской агитацией.

Штаб РПАУ и ее наиболее боеспособная часть, конница, в тот же день добрались до Гуляй-поля. Махновской пехоте и артиллерии не повезло: их настигли бойцы все той же бригады Левензона. Об особенностях «разоружения по-большевистски» вспоминал Криворуков: «Товарищ Левензон при помощи пехоты разоружал сидевшее на тачанках войско, отбирая у последнего все без исключения, кроме носильного платья».

И Криворуков, и Левензон писали только об арестах махновцев. Белаш, находившийся к 10 января в Никополе, вспоминал и о массовых расстрелах: «Начальник артснабжения Данилов докладывал: “ В Хортице красные захватили шесть бронепоездов, два состава снарядов и расстреляли прислугу. Лонцову удалось выхватить бронепоезд и три состава снарядов, с которыми прибыли сюда. Что нам делать?”. Вскоре в Никополь уже вошли красные войска, разоружая больных махновцев. (…) В самом городе находилось пятнадцать с лишним тысяч тифозных повстанцев. Красные назначили своего коменданта, какого-то П. Лебеду, который со своей командой разогнал нашу контрразведку и обезоружил больных. Наши командиры подвергались расстрелу, будь они больные или здоровые. (…) Проезжая селении (…), я видел проходившие красные части на Крым. Они производили чистку махновщине, обезоруживая группы больных повстанцев, расстреливая командиров. Было жутко смотреть на эту кровавую картину и хотелось кричать: “Остановитесь, безрассудные! Махновцы с вами!”».

Заняв Гуляй-поле, Махно и остатки РПАУ начали было готовить село к обороне. Но, обсудив положение, махновское командование отказалось от немедленного противостояния с намного превосходящими силами красных. 11 января 1920 года штаб РПАУ издал приказ о предоставлении повстанцам месячного отпуска. Фактически не существовавшая уже армия была официально распущена.

Партизанская борьба отряда Махно против большевистского режима в Украине возобновилась в конце того же января 1920-го.

[Юрий К.]

В целом всё верно изложено. Правда, имеется немало неточностей фактического плана. Между прочим, осенью прошлого года я начал было писать статью как раз об этих событиях, но по некоторым возникшим обстоятельствам пришлось её отложить пока.

[Дубовик]

В теме Махновщины неточности еще долго будут фигурировать. Вина прежде всего на современниках и первых исследователях. Но за уточнения буду благодарен, если найдется время.