Социально-политические преобразования анархистов в России пе

[Сидоров-Кащеев]

Рублёв Дмитрий Иванович

Статья впервые опубликована в сборнике «Военная интервенция и гражданская война в России (1918 — 1920 годы)». М. 2009. Сделана на основе доклада автора на одноимённой научной конференции, прошедшей в Москве 28 февраля 2009 года. Позднее доклад с рядом существенных дополнений был озвучен на Прямухинских чтениях 2009 года.

Социально-политические преобразования анархистов в России периода гражданской войны: самоуправление и этатизм.


Исследователи анархистского движения в период Российской революции и гражданской войны (1917 — 1921) периодически обращаются как к взглядам анархистов на проблему строительства безгосударственного общества, так и непосредственно к проводившимся под их руководством социальным преобразованиям.(1) Между тем, как таковые, обобщающие исследования по проблеме анархистских социальных преобразований в 1917 — 1921 гг. отсутствуют. Это вряд ли справедливо, поскольку именно в указанный исторический период на территории бывшей Российской империи анархисты в условиях установления ими полного, или совместного с другими левыми силами, контроля над определённой территорией, пытались воплощать в жизнь анархистскую модель нового общества. В качестве наиболее крупных прецедентов такого рода можно выделить махновское движение на Украине (1917 — 1921 гг.), деятельность возглавляемого анархистами советского руководства в Бежецком, Краснохолмском и Весьегонском уездах Тверской губернии (весна 1917 - июль 1918) и Черемховском угольном бассейне Сибири (март 1917 — весна 1918). При этом ряд повстанческих движений, находившихся под руководством анархистов, как, например, восстание крестьян под руководством Е.Ф. Рогова и И.П. Новосёлова (май — декабрь 1920), не вели сколько-либо заметной конструктивной работы.
Ряд известных исследователей анархистского движения отметили в своих работах такую важную особенность социальных экспериментов анархистов, а также эволюции программных установок части анархистского движения в период гражданской войны, как обращение в теории и практике к элементам этатизма.(2)
Для российских анархистов начала XX в. традиционным было отрицание прогрессивной роли государственной власти как в процессах общественного развития, так и в ходе социальной революции, в частности.(3) Государству теоретики анархизма противопоставляли стихийное выражение солидарности и взаимопомощи трудящихся, в едином разрушительном и творческом порыве революции сокрушающих государственную машину и начинающих строительство анархо-коммунистического общества. Предполагалось (особенно ярко эту точку зрения выражали анархо-синдикалисты), что роль рычага социальных преобразований сыграют свободные общественные объединения, созданные самими трудящимися для защиты своих классовых интересов в повседневной экономической борьбе (рабочие и крестьянские союзы, кооперативы, коммуны, культурные и научные ассоциации, сельские поземельные общины). По мысли П.А. Кропоткина и его учеников (Г.И. Гогелиа, М.И. Гольдсмит и др.), складывающиеся в этих структурах отношения самоуправления, федерализма, солидарности, должны были подготовить широкие слои населения к восприятию идей анархизма.(4)
Впрочем, уже в 1900-е — 1910-е гг. при попытках теоретиков решить этот вопрос, наблюдаются корректировки в отношении взгляда на роль властных структур в социальных преобразованиях анархистов. Их основная причина - ограниченное влияние анархистских организаций, что показали как опыт рабочего движения в передовых капиталистических странах мира, так и события российской революции 1905 – 1907 гг. Уже в 1906 г. один из теоретиков еврейского анархистского движения, выходец из России Я.-А. Мэрисон (настоящая фамилия - Ерухимович) в статье «Анархизм и политическая деятельность» призвал анархистов к участию в парламентской борьбе.(5) Наиболее серьёзно в признании роли централизованных властных структур в процессе социальной революции продвинулись анархисты, участвовавшие в революционно-синдикалистском рабочем движении стран Европы и Америки. Разрабатывая проекты социальных преобразований, они последовательно проводили идею о сосредоточении не только функций координации (что было традиционно для анархистов), но и управления, в руках демократически избираемых, но всё же — наделённых властью органов парламентского типа («Конфедеральный съезд» ВКТ в книге Пато и Пуже «Как мы совершим революцию». Такую же роль должен был играть «индустриальный» парламент, модель которого фактически представлена в программных документах организации «Индустриальные рабочие мира».(6) Этатистские элементы в представлениях членов ИРМ о будущем обществе интересны, поскольку эта организация, как и ВКТ, представлялась российским анархистам эталоном организационных форм рабочего движения.
К проблеме этатистских форм, как этапа, предшествующего строительству анрахического общества, обращались и российские анархисты. В 1906 г. теоретик анархо-индивидуализма А.А. Боровой обосновывал необходимость установления строя «государственного социализма», как стадии «экономической подготовки» и «подготовки психологической» к безгосударственному обществу.(7) Тогда же ученик Кропоткина, И.С. Книжник-Ветров выразил мысль о возможности эволюции анархистского общества к централистской форме общественной организации: «На основании свободного соглашения возможно установить самую сложную централизацию и детальнейшее разделение труда, всякий раз когда это для интересов хозяйства или культуры представляется необходимым, но в то же время не противоречит принципам личной свободы».(8) К близким выводам пришёл уже в 1914 г. П.А. Кропоткин, сформулировавший в «Письмах о текущих событиях» (1914 — 1918 гг.), а затем развивший в своей речи на Государственном совещании (14 августа 1917 г.) в Москве и в программных документах «Лиги федералистов» (1918 г.), идею о преобразовании России в конфедеративную демократическую республику с широкими правами местного самоуправления, близкую по форме политического устройства Швейцарии.(9) При этом права центральной власти сводились к минимуму. Все, касающиеся общефедерального уровня решения (по армии, внешней политике и общефедеральным предприятиям), должны были вырабатываться на основе «договоров провинций», а не указов правительства.(10) Всё это, полагал он, объективно означает установлению предпосылок для формирования анархо-коммунистических отношений.
Наиболее серьёзный вклад в ревизию представлений анархистов о роли властных структур в социальных преобразованиях внёс в 1915 – 16 гг. Л.И. Фишелев (псевдоним «Максим Раевский»). Исходя из того, что революционно-синдикалистские профсоюзы, руководимые анархистами, в большинстве наиболее развитых капиталистических стран, охватывают лишь меньшинство рабочего класса по сравнению с реформистскими профсоюзами, он пришёл к выводу о неготовности рабочих к немедленной анархо-коммунистической революции. В качестве альтернативы он выдвигал идею о переходном периоде «синдикалистского строя», «осуществимого только в результате захвата власти рабочими синдикатами», периода власти профсоюзов в экономической сфере. Оказавшиеся под контролем федерации профсоюзов и утратившие большую часть своих функций, государственные структуры, по мере расширения рабочего самоуправления, должны были постепенно отмереть. Исходя из практики рабочего движения I Российской революции 1905 — 1907 гг., Фишелев указал на возможные формы новой власти в России – Советы рабочих депутатов, представлявшие собой собрания делегатов профсоюзов, предприятий и служб.(11)
Революционные события 1917 г. первоначально вселили в анархистов надежды, на скорую осуществимость модели социальной революции по М.А. Бакунину и П.А. Кропоткину.(12) Процессы радикальной демократизаци всех сторон общественной жизни, связанные с формированием многочисленных органов народного самоуправления (Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, фабрично-заводских комитетов, комитетов воинских частей и т.д.), трактовались многими анархистскими публицистами как проявление анархических тенденций в социальных движениях. «Нет больше государства, а есть Совет, который должен стать политической формой самой маленькой деревни! Нет частной собственности и нет собственников, а есть общественная собственность, вольная фабрика-коммуна и фабзавком должен сделаться экономической формой синдикализма! Нет армии — её заменила Красная гвардия, то есть вооружённый рабочий и мужик! Нет помещика-плантатора, остался трудовой мужик и ассоциированное земледелие, которое должно было вытеснить кулаческий индивидуализм крестьянина! Начала строиться Всероссийская коммуна без бога, без царя и без хозяина»,(13) - в таком, весьма оптимистическом варианте уже в 1920-е годы излагал свои взгляды на российскую действительность того времени анархо-синдикалистский публицист Г.П. Максимов.
Однако надежды на стихийную анархизацию масс трудящихся не оправдались. Обстоятельства гражданской войны и интервенции (особенно - необходимость защиты социальных завоеваний революции) послужили немаловажными факторами корректировки программных установок части анархистского движения. Первая серьёзная попытка такого рода была предпринята представителем анархо-коммунистов А.М. Атабекяном (1918). Учитывая маловероятность скорой мировой революции, он фактически предлагал перейти к построению анархистской модели социализма в одной отдельно взятой стране. Исходя из этого Атабекян указывал на необходимость создания революционной армии с единым командованием и даже оперировал еретическими для классического анархизма терминами «революционный патриотизм», «анархическое государство», «анархическая республика» и т.п. Государственное устройство Российской Советской Федеративной Республики по планам Атабекяна следовало перестроить путём взятия на себя народными самоуправленческими структурами, возникшими в ходе революции (советами, объединениями кооперативных предприятий и банков, фабзавкомами, профсоюзами, домовыми комитетами) и их объединениями функций экономического регулирования и государственного управления. Предполагалась широкая автономия регионов. В основу экономических преобразований Атабекян предлагал заложить принцип доминирования кооперативного самоуправленческого сектора в промышленых центрах при преобладании традиционного крестьянского хозяйства и частного сектора в остальных регионах. 2 апреля 1918 г. этот проект был принят Клинским уездным советом Рабочих и Солдатских депутатов, где большинство имели анархисты, но не получил дальнейшего развития.(14)
Часть идеологов анархизма в обстоятельствах гражданской войны шло ещё дальше Атабекяна, делая выводы об исторической обусловленности и объективности чрезвычайных методов мобилизации и военной диктатуры со стороны большевиков. Наиболее близок к такой точке зрения оказался один из лидеров анархо-синдикалистской группы «Голос труда» И.С. Гроссман: «...Чтобы создать не абстрактную систему свободных соглашений, а реальную силу — необходимо созидание производственного организма... Необходимости государственной надо противопоставить необходимость, вытекающую из логики автономного производства, ибо эта необходимость и предполагает трудовую свободу. А всемирный империализм путём блокады, нашествий не даёт нам сделаться производственным организмом. Он заставил нас заменить логику производства — мать свободы — логикой военщины — мать государственной необходимости. Отсюда: победите мировой империализм и вы победите механическую государственность. ...При логике военщины невозможна база нашей антигосударственности — автономное производство в широком масштабе, невозможна ни для анархистов, ни для большевиков!». И далее: «...Военщина — мать авторитарности». Отсюда, он делает вывод, что и анархисты на месте большевиков неизбежно должны были бы действовать по логике военной диктатуры: «...психология военщины самой свободной (и повстанческой, товарищи, идеализирующие то, чего не знают) авторитарная».(15)
Политика «военного коммунизма» обратила внимание части анархистских публицистов на возможность проведения преобразований в духе «анархо-коммунизма» «сверху». Если Гроссман лишь положительно оценивал политику большевиков, то М. Головинский и Я. Нерсей, анархо-коммунисты, сторонники лояльно относившегося к большевистской диктатуре А.А. Карелина (лидера Всероссийской федерации анархистов-коммунистов), в 1918 — 19 гг. на страницах журнала «Вольная жизнь» предлагали советскому правительству ряд переходных к анархо-коммунистическому строю мер: отмена денежного обращения, отказ от карточной системы и переход к непосредственному распределению продуктов на основе трудовых книжек, передача профсоюзам функций регулирования экономической жизни страны при сохранении функций планирования за государствеными органами.(16)

Здесь мы вплотную подходим к проблеме социальных преобразований. Прежде всего, необходимо отметить, что социальные эксперименты анархистов на подконтрольных им территориях имели очень разный характер, как с точки зрения отношения к власти, так и с точки зрения экономических преобразований.
В первую очередь, следует выделить попытки социальных экспериментов, в ходе которых анархистам удалось в какой-то мере осуществить частичные преобразования в синдикалистском и анархистском духе. Такая обстановка сложилась в Гуляй-польской волости Александровского уезда Екатеринославской губернии на Украине (март 1917 — середина апреля 1918, ноябрь 1920 г.), в контролируемых махновскими частями волостях Екатеринославской и Таврической губерний (конец ноября 1918 — начало июня 1919 гг.), в Черемховском угольном бассейне под Иркутском (декабрь 1917 — весна 1918 гг.), в Макаровской волости Весьегонского уезда Тверской губернии (июнь - декабрь 1917 г.).
В случае этих экспериментов весьма интересно сочетание следования ортодоксальным анархистским принципам с использованием определённых элементов власти. Анархистам здесь удалось добиться успехов при фактическом взятии ими властных позиций. В Гуляй-Поле Махно одновременно занял руководящие посты в органах власти (председатель Совета, председатель «Комитета защиты революции», комиссар милиции) и местных общественных организациях (одновременно - председатель крестьянского союза, профсоюза, больничной кассы взаимопомощи). В Черемховском районе А. Буйских занимал посты председателя профсоюза шахтёров (с марта 1917 г.) и председателя президиума исполкома Черемховского совета рабочих и крестьянских депутатов (с 1 — 4 ноября 1917 г.). Анархо-индивидуалист И.Е. Мокин, руководивший крестьянским движением в Макаровской волости был избран крестьянами председателем волостного земства, а с 17.12.1917 г. - председателем волостного Совета крестьянских депутатов.(17) Однако, следует отметить, что здесь, всё же, не наблюдалось существенного отрыва от анархистских представлений. Ведь в условиях выборности и реальном контроле власти со стороны избирателей (при системе сельских сходов в Гуляй-Поле и Макаровской волости и небольшой численности населения подконтрольных анархистам территорий), зависимости от массовых организаций, власть Махно, Буйских и Мокина сужалась до ситуации, когда, по словам исследователя А. Скирды «на нём большая ответственность, но власть его мала».(18) Да и вооружённые отряды, на которые опирались в это время анархисты («Чёрная гвардия» в Гуляй-поле и Красная гвардия в Черемхово в этот период фактически представляли собой не более, чем ополчения, сформированные на добровольной основе, что, в целом, соответствовало анархистским принципам).(19)
Частичное соответствие преобразований принципам анархистской идеологии придавала и опора на систему общественных и политических организаций, обеспечивавших массовую поддержку населения. В Гуляй-Поле 1917 — 18 гг. это были «Союз крестьян Гуляй-Поля», комитет батраков, профсоюз рабочих металлургической и деревообрабатывающей промышленности.(20) В Черемхове роль массовой опоры преобразований играли Черемховский профсоюз горнорабочих, в котором доминировали анархисты, и 9 избранных рабочими рудничных комитетов района.(21) В Макаровском эксперименте поддерживавшими преобразования общественными институтами стали сельские и волостные сходы.(22) В Гуляй-Поле и Черемхово большую роль сыграли анархистские организации, осуществлявшие де-факто политическое руководство движением («Группа анархистов-коммунистов» Гуляй-Поля в 1917 — 18 гг., Гуляйпольская група анархистов-коммунистов «Набат» в 1918 — 19 гг. и, наконец - имевшая разветвлённую структуру из групп на всех рудниках района Анархистская федерация в Черемхово).(23)
Однако, следует учитывать, что преобразования анархистов были продиктованы требованиями их социальной базы. Так, в Гуляй-польском районе и Макаровской волости, большую часть населения которых составляли объединённые в общину крестьяне-середняки, на первое место вышла аграрная реформа, представлявшая собой «чёрный передел» помещичьих и кулацких земель в пользу безземельных крестьян, бедняков и середняков. В Гуляй-поле за крупными землевладельцами были сохранены небольшие наделы, часть скота и орудий труда для индивидуального ведения хозяйства. Важно отметить, что попытки анархистов создать на принципах добровольности сельскохозяйственные коммуны не получили широкой поддержки крестьянства. В коммуны, созданные на базе бывших немецких колоний Нейсфельд и Классен, объединявшие около 400 участников, вошли только безземельные крестьяне и батраки. Здесь наиболее ярко выразились анархистские принципы, поскольку власть в коммунах принадлежала общему собранию, при формальном равноправии участников(24)
В Гуляй-поле рабочие заводов Кернера, Кригера и гуляй-польских мельниц отвергли, как преждевременные, предложения анархистов о захвате предприятий и денежных средств в местном банке, отложив их до проведения аграрной реформы. Решение «Комитета защиты революции» о разоружении местной буржуазии, отмене прав собственности её представителей на земли и предприятия, принятое в конце августа 1917 г., также не было осуществлено. В итоге анархисты ограничились введением рабочего контроля на предприятиях, оставшихся в руках владельцев.(25) В Черемхове, где угледобывающая промышленность составляла основную отрасль экономики, экономические преобразования были направлены на социализацию производства. Первые меры были стихийно предприняты уже в мае 1917 г., когда под руководством Буйских рабочие взяли в коллективную собственность один из рудников и завод, передав предприятия под управление рабочих комитетов и назначив предпринимателю пенсию в размере 4 % от его бывшего дохода. Окончательно социализация (путём передачи в собственность Черемховского совета рабочих и крестьянских депутатов при полном управление на местах со стороны рудничных и заводских комитетов, избранных трудовыми коллективами) рудников и заводов была проведена лишь в конце декабря — начале января 1918 г. Но и здесь первое предложение о социализации копей (начало ноября 1917 г.) было рабочими отвергнуто.(26)
Ряд мер анархистского руководства были продиктованы не столько требованиями анархистской идеологии, сколько необходимостью социальной защиты населения в условиях экономического кризиса и нарастающей разрухи в экономике. Сюда относятся меры по повышению заработной платы. В Гуляй-поле летом 1917 г. её рост составил 80 — 100%. В Черемхово — на повышение зарплаты были брошены все основные средства Совета и рудников. В итоге размер зарплат рабочих и служащих здесь в 1,5 — 2 раза превысил оплату труда в других районах Сибири. В апреле 1918 г., повысив закупочные цены на уголь анархисты добились повышения оплаты труда шахтёров на 150 %, в результате чего средний дневной заработок шахтёра в Черемхово вырос с 30 до 75 рублей, при том, что такой же заработок шахтёров в других регионах Сибири не превышал 15 рублей в месяц.(27) Понятны с этой точки зрения и реквизиции, имевшие целью оказание социальной помощи населению. В Черемхово весной 1918 г. были произведены раздел среди рабочих имущества подсобного предприятия по откорму свиней и Троицкого спиртового завода. В Гуляй-поле была проведена конфискация в местном отделении банка 2,5 млн. руб., распределённых между учреждением для военных сирот, отделом снабжения совета и революционным комитетом. В Макаровской волости - реквизиция хлеба у помещика Измайлова, пытавшегося вывезти его за пределы имения с последующим распределением среди остронуждающихся крестьян.(28) Вполне объяснимы и такие явления, как попытки отдела наладить прямые экономические связи с московскими предприятиями (обмен хлеба на ткани, осуществлённый в конце 1917 г. отделом снабжения Гуляй-польского совета).(29)
Заметим, однако, что эти преобразования проводились до начала гражданской войны, либо на её ранней стадии, когда анархисты ещё имели возможность, не будучи обременены необходимостью организовывать оборону, относительно бескровно удержать контролируемые ими районы. При том, что в период социального эксперимента махновцев в находившихся под их влиянием нескольких десятках волостей Екатеринославской и Таврической губерний, преобразования не отличались от периода 1917 — 1918 гг. (передел земли, создание на добровольной основе сельскохозяйственная коммуны им. Розы Люксембург, насчитывавшей около 300 человек),(30) в 1918 — 19 гг. ситуация изменяется в сторону постепенной централизации управления, обусловленной близостью фронта против белых. Как писал А.А. Штырбул применительно к сибирским партизанам, воевавшим против Колчака, «военная обстановка диктовала необходимость таких форм управления, а фактически — власти, как ...повстанческие штабы и ревкомы. На войне свои законы и анархисты должны были им следовать».(31) Необходимость обороны освобождённого района от отрядов украинских националистов, белогвардейских сил и интервентов, приводит к объединению повстанческих отрядов в единую армию сочетающую принципы анархистской организации (выборность командиров, добровольность) с сильными элементами централизации (оперативное подчинение единому штабу во главе с Н. Махно и В. Белашем), введённой по инициативе съезда делегатов партизанских отрядов на станции Пологи (3 — 4 января 1919 г.).(32) На первое место в политической жизни махновского «освобождённого района» выходят повстанческие части, которые постепенно передают власть свободно избранным волостным и уездным советам. Более того, командование сначала махновской бригады, затем — дивизии, а впоследствии — Повстанческой армии стремится опираться на регулярно созываемое представительство населения контролируемой территории, согласуя с ним принятие решений по вопросам гражданского управления (3 съезда рабочих, крестьян и фронтовиков-повстанцев, в каждом из которых принимали участие представители от 72 до 350 волостей Екатеринославской и Таврической губернии 23.01., 12.02. и 10.04.1919 г. и IV съезд, так и не созванный, но подготовленный на 15.06.1919 г.). Как правило — эти органы принимали решение о мобилизации в махновскую армию, формулировали политическую программу движения (например - выдвинули лозунг «вольных беспартийных советов»), организовали снабжение армии, избрали районный Военно-Революционный совет (ВРС). Последний фактически был исполнительным органом, располагавшим между съездами широкими полномочиями принятия решений по политическим, социально-экономическим вопросам.(33)
Период 1919 — 1921 гг., когда анархистам пришлось вступить в достаточно жестокую схватку с белыми и красными за контроль над определёнными регионами, отмечен уже гораздо более чётко проявившимися чертами военной диктатуры, хотя и в достаточно мягком для гражданской войны варианте. Уже в период наступления белых в Сибири в августе 1918 г. группа командиров-анархистов (Лавров, Пережогин, Караев и др.), организовавших в Верхнеудинске заговор с целью свержения власти комунистического руководства Центросибири и Прибайкальского иполкома Советов, поставили своей целью установить именно «военнную диктатуру анархистов-интернационалистов».(34) Впрочем, до конца неизвестно, что именно они подразумевали под этим термином. Более точный характер временная военная диктатура получила в созданном в тылу белых районе, освобождённом Революционной повстанческой армией Украины (махновцев) и охватившем в октябре - декабре 1919 г. районы Александровска, Екатеринослава, Бердянска, Никополя.
Своеобразная военная диктатура осуществлялась достаточно широко силами Штаба РПАУ и назначенных им комендантов городов. Последние имели власть не только над военными, но издавали приказы, касавшиеся и гражданских лиц. К числу последних можно отнести, например: денежные реквизиции у представителей буржуазии, запрет на продажу алкоголя в Екатеринославе, приказ домовладельцам о приведении «в должное санитарное состояние домов с прилегающими к ним площадями» и т.д. Существовала и военная цензура — публикации о военных действиях в прессе можно было осуществлять лишь со ссылкой на официальную газету РПАУ «Путь к свободе».(35) «Экономическая независимость» предприятий также подвергалась сомнению в том пункте, что призывая рабочих устроиться на принципах «самоокупаемости», махновское командование отказывались оплачивать работы по военным перевозкам и ремонту орудий. Через «Отдел социального обеспечения», организованный при штабе РПАУ в Екатеринославе, армия осуществляла и функции оказания помощи нуждающимся: ассигнование средств профсоюзам для помощи рабочим», выделение пособий членам семей бойцов РПАУ, бывшим узникам тюрем и безработным, продуктовая и денежная помощь детским приютам и больницам.(36) Военная власть, между тем, была достаточно мягкой по сравнению как с порядками, насаждаемыми деникинцами, так и советской властью. Как провозглашали программные документы и обращения махновской армии, её политика должна была сводиться к организации на анархистских началах местного самоуправления.(37) Занимая города и сёла, махновцы обращались к населению с призывом приступить к выборам делегатов профсоюзных конференций, местных советов и конференций делегатов. Так, в Александровске были проведены две конференции рабочих, а 27.10. - 2.11.1919 г. - районный съезд, 2.11.1920 г. - уездный съезд в Никополе. Как и в ситуации 1919 г., съезды решали вопросы мобилизации и снабжения армии, созыва следующих съездов и конференций по социально-экономическим вопросам, приняли в качестве своей политической программы концепцию «вольных советов».(38) На территории освобождёного района были введены свобода слова, собраний и печати для всех социалистических сил. Следует отметить, что в этой ситуации Махно, под влиянием реалий войны и экономической разрухи пытался призывать население к преобразованиям в духе производственного самоуправления, пытаясь сочетать их с попытками обеспечить меры по элементарному выживанию населения. К последним следует, в частности, отнести и призыв к железнодороджникам Александровска (кстати, воплощённый ими в жизнь) организовать управление на кооперативно-самоуправленческих основах при свободном регулировании платы за услуги.(39)
На первый план среди проблем социального строительства выступили вопросы элементарного спасения от голода и нужды населения. К такого рода чрезвычайным мерам можно отнести конфискацию банковских средств и контрибуции, налагавшиеся в этот период на буржуазию, предпринимательские круги городов и служившие основным источником финансирования Повстанческой армии. К таким же мерам следует отнести и разрешение запустить в оборот все виды денег, имевших хождение в стране на тот момент — что, дало возможность оживить мелкую торговлю и спасти население от голода.(40)
Однако, для военных властей РПАУ было характерно стремление передать все полномочия по решению социально-экономических вопросов в руки делегатов местных рабочих и крестьянских объединений, что в целом свидетельствует о стремлении придерживаться анархистской политической линии.
Наибольшего размаха либертарные преобразования принимают в махновском районе в период союза Махно с красными (ноябрь 1920 г.). Временное прекращение военных действий с Красной Армией, удаление фронта от района способствуют налаживанию конструктивной работы. В этот период здесь устанавливается власть переизбранного волостного Совета. Однако, главную роль в принятии решений в Гуляй-Поле играют не советы, а общие собрания. Так, на сходах обсуждалось и 25 ноября 1920 г. было принято положение «О вольном трудовом Совете», избираемом на беспартийной основе крестьянами и рабочими, подконтрольном воле избирателей через систему наказов. 7 ноября — собрание рабочих и служащих Гуляй-Поля приняло решение о развитии кооперации. Вводится самоуправление на предприятиях. Так, в исследовании Шубина зафиксированы факты принятия решений собраниями рабочих и служащих мельницы Кемах и завода «Богатырь» о найме, сбыте продукции, ценах, закупках сырья и техники. Причём, как и в более ранний период махновщины, управление предприятиями переходит в руки общественных организаций (профсоюза и выборного фабзавкома), координирующих свою деятельность с выборным заводоуправлением. Вместе с тем были предприняты попытки создания системы социального обеспечения через общественные организации (кооператив при профсоюзе). Так, предприятия передавали часть производства в кооператив для уравнительного распределения между всеми членами профсоюза. Определялись также льготные цены для членов кооператива, покупавших муку на связанной с кооперативом мельнице.(41)
Ряд социальных экспериментов, проведённых под руководством анархистов в 1918 г., содержал тенденцию, противоположную политике Махно и Буйских, ориентированую на открытую этатистскую диктатуру. Подобная политика характерна для трёх уездов Тверской губернии (Бежецкого, Краснохолмского и Весьегонского), где весной 1918 г. анархисты заняли ведущие должности в административном аппарате.