Дневник А. Чубенко

После этого мы направились к г. Александровску. Дойдя до с. Мокрое, которое находится в 5 верстах севернее Александровска, мы там остановились на ночевку.
Наутро меня Махно послал в город к председателю уисполкома − к т. Михайловскому и к военкому т. Гоппе. Посылая меня в город, он дал мне наказ, чтобы я спросил местных властей − пропустят ли они нас через город для того, чтобы уйти на ту сторону Днепра.
Когда я уезжал в г. Александровск, то в [э]то время прибыл с фронта Щусь, с которым было человек 250 кавалерии и одно орудие, да нас было уже чело век 500 при 13 пулеметах «максим». Когда я приехал в город и стал спрашивать, могут ли они нас пропустить, то они стали просить, чтобы мы остались пока в Мокрой, а потом они сделали совещание [и] уполномочили военкома т. Гоппе, которому поручили вести переговоры с Махно. Гоппе, получив такое полномочие, отправился к Махно для того, чтобы вести переговоры.
Когда приехал Гоппе, то Махно уже спал, так как было около 12 часов ночи. Его разбудили, и когда он увидел Гоппе, то расцеловались, и Гоппе стал просить Махно о том, чтобы Махно принял командование, и что они объявят Александровск «красной крепостью», и нужно подержать Александровск, хотя [бы] пока [не] выведут войска из Крыма, которыми в то время командовал т. Дыбенко.
Махно ответил: «Хорошо, я завтра буду в городе, и тогда поговорим относительно того, что нужно держать город, хотя я и объявлен вне закона». Гоппе ему ответил, что «Центр тебя объявил вне закона, а мы тебе поручаем командовать бригадой и держать г. Александровск ввиду того, что все командиры бежали, и войска ходят как стадо овец без пастуха». После короткой беседы Махно с Гоппе, Гоппе уехал обратно в г. Александровск, а на второй день Махно взял с собою человек 50 кавалерии и отправился в г. Александровск.
Когда Махно туда приехал, то было совершенно другое отношение, и никто не стал даже говорить о том, чтобы поручить Махно командование и оборону г. Александровска. Тогда Махно побыл часа два в городе [и] отправился посмотреть Кичкасский мост, который находится в 8 верстах юго-западнее Александровска.
Возвратился Махно вечером, и тут же было дано распоряжение всем частям выехать через город в полной боевой готовности, а вечером, когда потемнело, то двинулись все через город. Дойдя до колонии Кичкас, там остановились.
На второй день прибыл к нам 13-й полк, который хотел пойти с нами, но Махно не согласился всех взять, а согласился взять только пулеметную команду, которой командовал Фома Кожин, у которого было около 40 пулеметов «максим». Затем пришел 7-й Заднепровский полк, которым командовал Калашников, и [который] стал говорить, что он со всем своим полком пришел в распоряжение Махно, но Махно ему отказал, мотивируя тем, что нельзя снять части, которые стоят на фронте.
Постояв в Кичкасе три дня, как вдруг является в Кичкас Дыбенко и с ним командир бригады Антонов. Дыбенко, как только явился, то стал искать Махно, а Махно в [э]то время, узнав, что Дыбенко приехал, вызвал Щуся, Пузанова, Чучко и еще несколько человек, стал совещаться, чтобы убить т. Дыбенко. Махно сказал: «Посмотрим, что он будет нам говорить. Если только он будет что-нибудь говорить скверное, то я тогда подам сигнал, и по сигналу тут же убить Дыбенко и командира бригады Антонова».
Когда они зашли в помещение, то туда зашел Щусь. Тут Дыбенко стал говорить, что «я приехал исполнить свое честное слово, а потому я тебя, т. Махно, ставлю в известность, что если ты не уйдешь из Кичкас, то на тебя будут посланы войска, а я тебе давал честное слово, что если на тебя будут посылаться [войска], то я тебе об этом сообщу. Вот я и приехал к тебе сказать, чтобы ты ушел из этого района». Потом он написал какое-то отношение, в котором говорилось, чтобы Махно со своими силами и штабом явился завтра для того, чтобы получить задание как быть в дальнейшем.
Когда же уехал Дыбенко, то Махно все время ходил и говорил, что напрасно он его не расстрелял. Дыбенко уехал сам, а Антонов − командир бригады − остался в Кичкасе для того, чтобы арестовать Фому Кожина, но Кожин был заранее поставлен в известность, и как только [узнал, что] его хотел арестовать Антонов, то он подготовил своих пулеметчиков, которые схватили Антонова и убили.
На второй день, часов в 10 утра, пришел к Махно какой-то военный телеграфист и сообщил ему, что Дыбенко его хочет заманить в Никополь, в свой штаб, а там убить его и его штаб, то есть Махно и его штаб. Махно тут стал говорить, [что] так вот почему он его звал в Никополь !
В тот же день, часа в 2 дня, начался обстрел белыми с бронепоезда по Кичкасу. Тут Махно отдал распоряжение своим частям, чтобы они отошли в Хортицу, которая находится южнее Кичкас в 7 верстах. Так и было сделано. Вместе с отступающими махновцами отступил и Кожин со своей пулеметной командой.
В Хортицу к нам пришел Калашников − командир 7-го Заднепровского полка, который стал просить, чтобы Махно его хотя [бы] без полка взял, но Махно ему ответил, что он должен остаться, а когда нужно будет, то тогда он должен собрать все войска, находящиеся на правой стороне Днепра, взять их под свое командование и направляться в Херсонскую губернию, так как он, [Махно], хотел установить позицию в Херсонской губернии − около Ново-Украинка − Добровеличковка − Песчаный Брод − Глодосы − Хмелевое. Все-таки, как не просился Калашников, но Махно его не взял.
Вечером поздно было отдано распоряжение о том, что все войска, которые находятся под командой Махно, должны направиться в сторону ст. Канцеровка и занять таковую.
На второй день была занята ст. Канцеровка и, так как там не было ни войск, ни охраны, то части проходили без боя, а Махно пошел в контору станции, к телеграфному аппарату, и приказал вызвать Никополь − штаб Дыбенко, а когда был вызван штаб Дыбенко, то Махно стал говорить как «офицер», и стал приказывать Дыбенко, чтобы тот в 12-часовой срок ушел из Никополя, а если не уйдет, то он, то есть Махно, но только под именем какого-то «офицера», «не оставит и камень на камне». Не знаю, что ответил ему Дыбенко, но [как] только закончил Махно разговор по телеграфу, то вышел, сел на фаэтон и поехал по направлению с. Томаковки.
Когда мы ехали, то я увидел, что Троян (телохранитель) и Махно ехал[и] на красив[ых] бел[ых] лошад[ях], а до этого у него, [Трояна], была другая лошадь. Я стал спрашивать его, где он взял эту лошадь. Он мне сказал, что они были с Лютым на охоте около Хортицы и поймали коммуниста-матроса − начальника бронепоезда, который ехал [с] тройкой белых лошадей и фаэтоном, и они его убили, а лошадей забрали [и] также забрали у него деньги, которые он вез для уплаты жалованья матросам. Затем он начал рассказывать, как помирал этот коммунист. Говорит, что «все время пока [не] расстрелял, пел «Интернационал» ». Я его спросил, сколько он взял денег и куда [их] дели ? Махно мне ответил, что денег было 36 тысяч, и «они отдали их Махно». Я стал спрашивать: «А что же сказал Махно ?» Он мне ответил, что «ничего: взял деньги и пару белых лошадей», а ему дал одну − самую лучшую − лошадь.
После этого мы направились на Томаковку, и Махно все время говорил, что пойдем на Лысую Гору, так как там в то время оперировал петлюровский повстанческий отряд под командой Чайковского. Махно говорил, что нужно туда пойти, взять Чайковского и расстрелять, а людей его забрать с собою. Но, тем не менее, все-таки Махно не пошел на Лысую Гору, а пошел на Широкое − Екатериновка − Марьяновка − Анновка. В Анновке ночевали, а утром выехали по направлению Петрово, а как только стали выезжать из с. Анновки, то нас начали обстреливать броневики с орудий. Махно стал на могилке и все время смотрел, как они обстреливают, а тут же мимо [н]его проезжали все части. Махно всем говорил: «Ну-ну, ребята, попробуйте еще коммунистических снарядов !» А когда прошли все части, то Махно сел на лошадь верхом и поехал наперед и все время ругал артиллеристов за то, что те так скверно стреляют и что не было никакого поражения. Он все время говорил, [что] если бы он стрелял, «то, наверное, мало б[ы] выскочило из села, [а] то они снаряды переводят, а толку никакого». После обстрела поражений не было никаких, и мы направились на с. Петрово − там покормили лошадей.
Тут нам в с. Петрово стали рассказывать крестьяне о том, что недалеко оперирует атаман Григорьев и что его «столица» − с. Верблюжка. Покормив хорошенько лошадей, [мы] затем переночевал и направились в с. Верблюжку.
Когда мы пришли в с. Верблюжку, то нам крестьяне стали рассказывать, что недавно был Григорьев, и его выбили из села коммунисты. Махно сейчас же нашел связь, которая была от Григорьева, и послал к Григорьеву, и [мы] остались на трое суток в Верблюжках ждать ответа от Григорьева. [И] на третий день связи не было от Григорьева.
Вдруг к Махно пришла какая-то женщина и стала плакать и рассказывать, что один махновец ее ограбил. Тогда Махно сел в тачанку и поехал на место преступления и оттуда привез одного махновца арестованного, которого велел отправить под арест, а потом пошел в арестное помещение, которое находилось около сельского совета, и там же расстрелял этого махновца.
После этого я ушел к себе на квартиру, а часа через два ко мне пришел Зинченко, который стал мне рассказывать, что Махно напился пьяный и бьет всех членов штаба и ищет меня. Тут же Зинченко стал меня просить, чтобы я не ходил туда, потому что Махно пьяный и может меня расстрелять, так как он больше всего на меня злой. Я же, когда узнал об этом, взял [с] собою револьвер «браунинг», поставил его на боев[ое положение], положил его в карман и пошел к Махно.
Когда я зашел к нему в комнату, то там сидел начальник снабжения Сиречин и плакал, а Махно набил ему морду и еще хотел бить, а тот все что-то оправдывался. Когда я зашел, и меня увидел Махно, то [он] стал плакать и рассказывать, что никто ничего не делает, а ему приходится все самому делать.
Я ему стал говорить: «Да, тебе много работы: сколько в Верблюжке самогонки − и всю ее надо выпить. Ведь это тоже работа !»
Он в этот момент спохватывается и начинает бить морду начальнику снабжения и приговаривает: «Это вот эти виноваты !»
Я его схватил за руки, отнял у него револьвер, связал его полотенцем и уложил его спать.
На другой день утром рано было отдано распоряжение о том, чтобы приготовить все части в боевую готовность и направиться в с. Канатово. А когда прибыли в с. Канатово, то тут было дано распоряжение о том, чтобы на ночь были приготовлены все части и идти наступать на г. Елизаветград, так как в Елизаветграде в тюрьме много махновцев − сидит в тюрьме.
Так и было сделано, а когда на рассвете подошли к городу, то Махно отдал распоряжение о том, чтобы разобрали линию железной дороги, идущей с юга, так как нужно было ждать, что со стороны юга смогут подойти бронепоезда. И как только была разобрана линия железной дороги, так началось наступление, но закончилось это наступление очень плачевно, так как махновцы заняли часть города и пошли по квартирам грабить, а в это время красные части собрали свои силы, сгруппировали их и ударили с тыла, так что махновцы потерпели большое поражение. Было убитых 8 чел., раненых − человек 20 и оставшихся в плену − человек 30.
Отступив от Елизаветграда в разбитом состоянии, мы направились в с. Балки, затем пошли через села Аджамка − Лозоватка − Покровское − Губовка − Кременоватая − Компанеевка. В Компанеевке мы остановились и, простояв там сутки, мы узнали, что Григорьев стоит со своими войсками в с. Сасовка.
Как только Махно узнал о том, что в Сасовке стоит Григорьев, то он послал к Григорьеву делегацию − Фому Кожина, а часа через два приехал Григорьев, его начальник штаба Бондарь и еще какие-то два члена его штаба. Как только зашел Григорьев, то его первые слова [были]: «А у вас тут жидов нету ?» (Я еще упустил из виду, что когда мы подходили к с. Компанеевка, то нас обстрелял отряд Григорьева и ушел).
Когда Григорьев так сказал, что «у вас тут жидов нету», то ему кто-то ответил, что «есть». Он ответил так: «Будем бить !» Но в это время подошел Махно, и разговор Григорьева был прерван.
Махно задал первый вопрос: «Это − ваш «Универсал» ?»
Григорьев ответил, что «да, мой». Махно ничего не сказал, а только покачал головою и сказал, что он немного с ним не согласен, но Григорьев ничего не ответил.
После этого они перешли на разговоры − за что Григорьев был объявлен вне закона ? Долго они говорили, а потом Махно велел созвать членов штаба для того, чтобы кое о чем поговорить. Были вызваны Шпота Фома, Кожин, Каретников Семен, Чалый, Григорий Махно, Нестор Махно, Алексей Чубенко, Марченко Алексей, Василевский, Тарановский, Александр Лащенко. Как только были все в сборе, так было объявлено заседание. Повестка была: «О соглашении махновцев с григорьевцами», и это[т] соглашательский продолжался разговор целые сутки, и после некоторых вопросов совещались − то гриторьевцы, то махновцы, а как только дошел вопрос, с кем будем воевать, [то] Махно стал задавать вопросы: «Кого будем бить ?» «Коммунистов будем бить», − Григорьев отвечал. «Будем Петлюру бить», − Григорьев говорил. «Будем Деникина бить ?» Григорьев тут уперся и стал говорить, что если он говорил, «что «будем бить коммунистов и петлюровцев», то потому, что он еще не видел [Деникина], а потому бить его не собирается».
Когда сказал это Григорьев, то мы вышли посовещаться, а когда вышли совещаться, то за то, чтобы соединиться с Григорьевым, было 4 голоса, в том числе и Махно, а за то, чтобы Григорьева тут же расстрелять, или же не соединяться − 7 голосов. Но Махно стал говорить, что «во что бы то ни стало нужно соединиться, так как мы еще не знаем, что там у него за люди», и что «расстрелять Григорьева мы всегда успеем, но нужно забрать его людей, [ведь] те − невинные жертвы, так что во что бы то ни стало нужно соединиться». После такой речи, которую сказал Махно, было за соединение 9 голосов и два воздержавшихся.
Как только закончились переговоры, то тут возник вопрос: «Кто будет командовать всеми вооруженными силами ?» Вопрос этот решен был так: Григорьев должен быть командующими всеми вооруженными силами, а Махно − председателем реввоенсовета, и командующий всецело должен подчиняться председателю реввоенсовета, то есть Григорьев должен подчиняться Махно. Начальником штаба был назначен брат Махно − Григорий Махно, начальником снабжения − григорьевец, начальником оперативной части − Пузанов (махновец), начальником административной части − Чучко (махновец). Так был организован штаб и реввоенсовет. Как только закончились переговоры, так Григорьев сделал распоряжение о том, чтобы его войска перешли в с. Компанеевку, так как они стояли в с. Сасовка.
Когда пришли григорьевские войска, то тут [же] был проведен митинг, где выступал Григорьев и делал доклад о том, как им был занят г. Одесса и как [там] был сформирован ревком [коммунистами]. Он указывал, что он «еще не успел занять город, как уже существовал ревком», и когда [он] зашел в этот ревком, то его «возмутил поступок коммунистов», то есть он стал говорить [о] состав[е] ревкома, указывая на то, что «ревком состоял из 99 членов, из коих 97 − жидовье, [и] два русских дурака», − как он выразился.
После Григорьева взял слово т. Шпота, который стал говорить, что «Григорьев может потому так выражаться, что ему особенно надоели евреи в г. Одессе». Затем он стал говорить ко всем повстанцам, что «так относиться к одной нации, как относится Григорьев, нельзя, потому что и среди евреев есть наши товарищи, которые такие ж[е] революционеры, как и мы, а потому нужно быть поосторожнее с такими выражениями, как выразился Григорьев».
Когда закончил свою речь Фома Шпота, то после [н]его выступил Махно, который объявил всем повстанцам, что между махновцами и григорьевцами произошло соглашение, и что Григорьев теперь командует всеми вооруженными силами, а он, Махно, − председатель реввоенсовета. Махно также указал, что ему во всех отношениях подчиняется Григорьев.
Тут же вечером [на] заседании штаба было решено, чтобы на второй день утром выехали все войска по направлению Плетеного Ташлыка для того, чтобы задержать наступление деникинцев, и с этими войсками должен пойти Григорьев, а Махно возьмет 120 чел. кавалерии и должен отправиться по направлению Ровное − Ново-Украинка − Песчаный Брод − Глодосы − Добровеличковка для того, чтобы отыскать свою жену, которая находилась в с. Песчаный Брод, но он мотивировал, что он едет «посмотреть позицию», а в конце концов оказалось совершенно иначе. Как только он нашел свою жену, так дальше не пошел.
Идя по направлению с. Ровное, [нами] там были захвачены советские служащие и красноармейцы, которые думали, что это григорьевцы, и разбежались кто куда попало. Затем мы пошли на Ново-Украинку − там нас обстреляли красные части и ушли. Мы же, заняв Ново-Украинку, постояли сутки, а когда нас начали обстреливать красные части, то мы ушли в Песчаный Брод.
В Песчаном Броде Махно нашел свою жену − она была там у своего отца, так как ее отец − местный крестьянин. Как только Махно нашел свою жену, то он остановился у ее отца на квартире и объявил ее родным, что он − муж ихней дочери, но отец этого не признавал, так как он − человек религиозный, да еще плюс к этому − бывший киевский жандарм; так что он требовал, чтобы его дочь повенчалась, тогда только он может признать их мужем и женой, иначе он не признает гражданских браков.
Махно посмеялся с нею и больше не стал говорить ничего. Тогда отец начал его выгонять из дома. Махно вызвал свою жену и сказал ей, что он «повесит ее отца как бывшего жандарма». Она стала его просить, чтобы он этого не делал, а когда узнал об этом ее отец, то стал ругать во всеуслышание Махно, называя его «бандитом», и стал говорить, что он никогда не позволит, чтобы его дочь вышла замуж за бандита. Услыхав это, Махно хотел сейчас же уйти, но тут подошла к нему его жена и стала говорить: «Охота [тебе] слушать такого старика и обращать на него внимание !», и стала говорить, что «старик любит выпить, и если бы его угостить, то он бы и забыл бы все». Махно сейчас же послал за бутылкой спирта в аптеку. Когда принесли бутылку спирта, он хорошенько угостил старика, который успокоился.
После этого − я еще упустил из вида, − что когда Махно нашел свою жену, то с ней была ее задушевная подруга Феня Гаенко, которая стала рассказывать, как они вдвоем с женой Махно ездили в Киев и как они ехали с одним начальником губернской милиции и говорили о Махно и о его жене, и жена Махно задавала ему вопросы: что «если бы он поймал жену Махно, чтобы он ей сделал ?» Он ответил, что «расстрелял бы». Цель поездки была такова: узнать относительно петлюровских партизанских отрядов, так как там был один известный петлюровский партизан (кличка его «Митро»), а жена Махно была с ним раньше знакома, а потому и поехала к нему, а Феня Гаенко, как подруга, тоже поехала. Но поездка не дала никаких результатов, так как этого Митро не было в Киеве. (Я еще забыл написать имя, отчество и фамилию жены Махно − Галина Андреевна Кузьменко).
Постояв сутки в Песчаном Броде, Махно взял свою жену и ее подругу Феню Гаенко и отправился со своей кавалерией по направлению с. Добровеличковки. Выезжая из с. Песчаный Брод, Махно мне сказал, чтобы я выезжал самый последний, так как кавалеристы иногда остаются последними для того, чтобы кого-нибудь ограбить.
Выезжая последним, я увидел, что на площади около церкви стоит один кавалерист. Я подъехал к нему и стал спрашивать − чего он ждет ? Он мне ответил, что у него оборвалось путлище и он попросил у одного крестьянина швайку и вшивальник, для того чтобы починить седло, а теперь ждет этого крестьянина, как он принесет швайку и вшивальник. Я посмотрел − и, действительно, у него оборвалось путлище. Я ему поверил и сказал, чтобы он долго не задерживался, потому что может остаться, так как наши поехали быстро. Он мне ответил, что «хорошо». Дав такой наказ этому кавалеристу, я поехал догонять Махно.
Когда я догнал [наших], то, не доезжая до с. Добровеличковки, мы обогнали двух идущих железнодорожников и не обратили [на них] никакого внимания. Когда мы приехали в с. Добровеличковку, то Махно остановился у Фени Гаенко на квартире, а людям велел стать в имении Ревуцкого, и меня послал посмотреть, как они там устроились и что они там делают.
Когда я поехал туда, то там командир эскадрона уже поставил лошадей и отдал приказ, чтобы никто никуда не отлучался без его ведома.
Когда я проверил, в каком состоянии находятся наши кавалеристы, то я возвратился обратно для того, чтобы сообщить Махно о том, что все люди уже расквартированы. В это время, как я возвратился, меня встретили на базаре эти два железнодорожника, которых мы обогнали около с. Добровеличковки, и стали рассказывать, что их один кавалерист обобрал: взял у одного 2 тыс. руб. денег и бумажник с бумажками. Я их стал опрашивать, какой он из себя, этот кавалерист, и какой масти у него лошадь ? Когда они мне рассказали, то я сейчас [же] догадался, что это тот самый, который оставался в с. Песчаный Брод для того, чтобы «починить седло». В это время, как они рассказывали, я увидел, что едет по базару этот самый кавалерист. Я стал спрашивать железнодорожников: «Это не он ?» Они ответили, что он. Я подождал, пока он подъехал ближе, а затем позвал его к себе. Когда он подъехал ко мне, то я тут же стал спрашивать этих железнодорожников, что «он взял у вас деньги ?» Они ответили: «Да». Я его тут же разоружил и обыскал. При обыске я нашел у него бумажник железнодорожника, и в бумажнике было удостоверение личности с фотографической карточкой этого же железнодорожника. В этот момент около меня собралась толпа народа. Махно же ехал в этот момент по базару [на] фаэтоне, увидел толпу и подъехал к ней. Встал с фаэтона, подошел ко мне и стал спрашивать, в чем дело. Я ему рассказал − в чем дело. Он, не говоря ни слова, вынул револьвер и тут же расстрелял этого кавалериста, а мне велел возвратить деньги и бумажник этим железнодорожникам. После этого Махно отправился к себе на квартиру.
Когда он пришел, то ему сообщили, что где-то недалеко стоит петлюровский повстанческий отряд, которым командует Митро − тот, к которому ездили в Киев Галина Кузменко и Феня Гаенко. Когда узнал об этом Махно, то [он] послал к нему связь и просил, чтобы тот приехал к нему. Часа через четыре явился Митро, с которым Махно долго говорил, а потом [они] начали пить самогонку, а когда понапивались, то Митро стал ругать Галину Кузменко. Ругал он ее всевозможной площадной бранью, называя ее «проституткой», и стал говорить, что она ему изменила, «а в конце концов изменит и Махно». Махно это не понравилось, и он хотел расстрелять этого Митро, но из-за боязни, что у него мало сил, а у Митро больше, он не расстрелял его.
Постояв в с. Добровеличковке трое суток, мы направились в с. Липняжку. Там заранее знали, что мы движемся, и встретили нас с хлебом и солью и с оркестром музыки. Таким образом мы проездили около десяти дней. Условное место было с. Оситяжка, куда мы должны [были] приехать, и там должен ждать нас Григорьев.
Когда мы пошли в то село, то там Григорьева не было, и нам сказали крестьяне, что часа два [назад] как выехал Григорьев, и поехал [он] по направлению с. Сентово. Махно направился в с. Сентово, а когда прибыли в с. Сентово, то там стоял Григорьев. Тут Махно стали встречать повстанцы и стали жаловаться на Григорьева, указывая на то, что Григорьев поощряет буржуев: как, например, было взято у одного буржуя сено, которому Григорьев уплатил полностью за сено, а когда бралось у бедных крестьян и когда они обращались затем, чтобы им уплатили, то Григорьев распоряжался, чтобы таких выгоняли из штаба, или же сам [их] выгонял. Потом стали рассказывать, как Григорьев оставил у одного помещика пулемет [и] два ящика патронов, несколько штук винтовок, 60 пар брюк черных суконных и еще кое-чего много. Затем стали рассказывать о том, как Григорьев расстрелял одного махновца за то, что тот ругал попа и повырывал у этого попа лук зеленый, который был у него в огороде. Затем стал[и] рассказывать, что Григорьев многим из махновцев бил морды.
Махно выслушал все и стал задавать вопросы: «Как было на фронте ?» Ему ответили, что «Григорьев как только узнал, что близко шкуровцы, так сей же час дал распоряжение о том, чтобы отступать, мотивируя это тем, что [у] [н]их большие силы, и мы ничего не можем сделать», а потому и отступил. Они стали рассказывать, как григорьевцы относятся к мирному населению, в особенности, к евреям: избивают беспощадно, а русских − грабят. Затем они стали рассказывать о том, что в это село зашли первыми григорьевцы и что они разбили кооператив и разграбили все, что там было, а также евреи, живущие в с. Сентово, узнав о том, что Григорьев движется [сюда], бежали кто куда попало. Махно все это выслушал и сказал, что «сегодня вечером нужно сделать заседание без григорьевцев». Но вечером это не удалось, так как Григорьев допоздна был у Махно с докладом.
На второй день утром делать было нечего, а потому многие пошли гулять в лес, так как [в] этот день был какой-то праздник. Я же не поехал в лес, потому что [был] с дороги и хотел отдохнуть.
Отдохнув почти до обеда, я вышел за ворота и увидел, что по дороге едет верхом на лошади Махно, [а] с ним Каретников и Чалый. Я увидел их и стал поджидать, пока они подъедут. Когда они подъехали близко, то я их стал спрашивать − куда они ездили ? Они мне ответили, что они ездили в лес гулять, а я, когда выходил за ворота, то хозяйка мне сказала, чтобы далеко я не ходил, потому что она наварила много вареников с вишнями. Я стал приглашать на вареники Махно, Каретникова и Чалого. Они согласились, заехали во двор.
Я еще забыл упомянуть, что вместе со мною стояли два брата − партизаны, фамилия их − Соколовские. Они, когда увидели, что Махно приехал кушать вареники, то сейчас же достали где-то четверть самогонки. Я их стал ругать за это, а Махно стал говорить, что «это ничего, это нужно, потому что мы без самогонки ничего не можем сделать».
Сели за стол, выпили эту самогонку и тут же решили убить Григорьева. Взялся убить его Каретников.
В это время пришел к нам Илюша, который нам сказал, что сейчас [проходит] сельский сход, и крестьяне требуют на сход Махно или Григорьева. Махно тут же распорядился, чтобы Каретников пошел в штаб и сделал бы там распоряжение о том, чтобы вся кавалерия оцепила село и чтобы пулеметный полк был готов, а также поднять всю пехоту, а сам пошел на сельский сход и меня взял с собою.
Как только мы пришли на сельский сход, то крестьяне решали там свои дела − кому сколько снопов [и т. п.], но как только мы появились, они отложили свои дела и дали мне слово. Я начал им говорить о том, что «надвигается из Дона контрреволюция, которая у вас возьмет эти снопы, которые вы сейчас делите», и что «Деникин вам несет не землю, а земского начальника и урядника, [а] также и помещика, который не даст вам делить эти снопы, которые вам достались кровавым потом».
Они выслушали меня и стали говорить: «Мы тех-то знаем − кто, а кто вы такие, что как только явились к нам в село, так разбили нашу последнюю лавку, то есть кооператив разграбили», − что [действительно] было.
Я им стал отвечать, что «нас тут две организации: одна − махновская, а другая − григорьевская, и так как григорьевская вошла передовыми частями, то они и разбили вашу лавку». Они тогда стали меня спрашивать: «А кто такой Григорьев, что он нас так обидел ?»
Я стал им объяснять, что «хотя мы с Григорьевым временно в контакте, но, все-таки, я вам скажу, что Григорьев − контрреволюционер, и что Григорьев − царский слуга-офицер, и у него до сих пор в глазах блестят его золотые погоны».
В это время, когда я говорил, то Григорьев прошел в толпе и подошел ко мне, но сзади меня сидел Махно. Он тогда обращается к Махно и говорит, что он, [Махно], «ответственен за это, что он, [Чубенко], говорит». Махно ему ответил, что «пусть кончает, [и] мы его спросим».
Я же, видевши такое дело, кончил говорить, и после меня начал говорить Фома Шпота, а я пошел в помещение сельского совета, и за мной пошел Григорьев, а за Григорьевым пошли Махно, Каретников, Чалый, Колесник, Троян, Лепетченко и телохранитель Григорьева − какой-то грузин. Я, как только зашел в помещение сельского совета, то зашел за стол и вынул из кармана револьвер «библей» и поставил его на боевой взвод. Это я [с]делал так, чтобы Григорьев не заметил, и [так], стоя за столом, держал в руке револьвер.
Когда зашли все остальные, то Григорьев стал около стола [на]против меня, а Махно − рядом с ним с правой стороны; Каретников − сзади Махно; с левой стороны Григорьева стал[и] Чалый, Троян и Лепетченко, Колесник и Григорьева телохранитель. Григорьев был вооружен двумя револьверами системы «парабеллум»: один у него был в кобуре около пояса, а другой привязан ремешком к поясу и заткнут за голенище.
Как только все вошли в помещение, то Григорьев, обращаясь ко мне, стал говорить: «Ну, сударь, дайте объяснение: на основании чего Вы говорили это крестьянам ?»
Я стал ему по порядку рассказывать основание того, что я говорил. Первым долгом я ему стал говорить, что он «поощряет буржуазию, и когда брал сено у кулаков, то платил [им] за него деньги, а когда брал у бедных крестьян, и те приходили просить хотя[бы] что-нибудь, так как у них это − последняя надежда», то он «их выгонял в шею». Затем я ему напомнил о том, что он «оставил у одного помещика пулемет, два ящика патронов, несколько винтовок, 60 пар брюк черных суконных, в то время, как у нас люди совершенно раздеты»; затем я ему напомнил о том, как он «расстрелял одного махновца за то, что тот у попа вырыл лук и выругал попа»; затем я напомнил [ему] несколько человек, которым он «бил морды»; потом я ему сказал, что он − «действительный союзник Деникина и не захотел наступать на Плетеный Ташлык, так как там были шкуровцы».
Григорьев стал это отрицать. Я ему сказал: «Так Вы еще отрицаете, что Вы − не союзник Деникина ? А кто же посылал делегацию к Деникину, и к кому приехали те два офицера, которых Махно расстрелял ?»
Как только я это сказал, то Григорьев схватился за револьвер, но я, будучи наготове, выстрелил в упор в Григорьева и попал ему выше левой брови. В этот момент Григорьев крикнул: «Ой, Батько, Батько !», а Махно крикнул: «Бей атамана !»
Григорьев стал бежать из помещения, а я за ним и все время стрелял ему в спину. Он выскочил на двор и упал. Я тогда его добил. А телохранитель Григорьева выхватил маузер и хотел Махно убить, но Колесник стоял около него и схватил его за маузер и попал пальцем под курок, так что он не мог выстрелить. Махно в это время забежал сзади и начал стрелять в телохранителя: пять раз выстрелил, и пули п[р]ошли навылет, и [даже] ранил своего телохранителя Колесника, так что они оба упали одновременно.
Когда были оба убиты, то их вытащили за ворота в канавку и в это время прибежал[и] Щусь, Забудько, Назаренко и еще каких-то четыре кавалериста. Махно тут же приказал, чтобы я взял у кавалериста лошадь и быстро сообщил своим войскам, чтобы они оцепили село и разоружили григорьевцев. Так и было сделано.
Когда григорьевцы [были] разоружены, то они пошли в штаб: там был еще один григорьевский командир и был григорьевец-казначей, которых они забрали и тут же на площади убили камнями. А бывший начальник штаба Григорьева, фамилия которого Бондарь − бежал, и как не старались его найти, но не могли.
Так была ликвидирована григорьевщина. Многие григорьевцы остались у нас, но им не доверяли и не давали оружия, а потом уже, нескоро, когда из них некоторые заручились доверием, то тем дали оружие.
Когда была закончена ликвидация григорьевщины, то Махно опять принял командование и тут же сделал распоряжение о том, чтобы во что бы то ни стало занять одну из железнодорожных станция для того, чтобы можно было сообщить по телефону о том, что нами убит атаман Григорьев и что григорьевщина ликвидирована. Сообщалось телеграммой: «Всем, всем, всем. Копия: Москва, Кремль. Нами убит известный атаман Григорьев. Подпись: Махно. Начальник оперативной части: Чучко».
Как только была дана такая телеграмма, так мы ушли в с. Хмелевое. Там п[р]остояли дней пять, а потом пошли в с. Глодосы. В с. Глодосах простояли дней восемь, и в этот период к нам много прибывало петлюровских атаманов, которые соглашались с нами быть в контакте, но Махно их не принимал, так как он надеялся на то, [что] Калашников должен скоро прибыть.
В один прекрасный день было решено, что нужно занять станции Помощную, Адабеш и Ново-Украинку так, чтобы не выпустить советские войска, которые бегут на север, взять их под свое командование и оставить в тылу белых. Для этой цели послали Щуся с кавалерией и Кожина с пулеметным полком, которые отправились вечером, но ночью же возвратились обратно, так как их оттуда выбили советские войска.
На второй день к нам пришел один какой-то крестьянин и сказал, что на ст. Адабеш готовятся какие-то войска для того, чтобы наступать на с. Глодосы для того, чтобы разбить махновцев.
Получив такое сообщение, Махно дал распоряжение всем войскам, чтобы они были готовы на случай наступления [красных] со стороны Адабеша, и как только было получено приказание о готовности к бою, то все войска целую ночь были наготове, а утром рано началось наступление [красных] со стороны Адабеша, и как только конная разведка сообщила, что идут какие-то войсковые части со стороны Адабеша, то тут же было дано распоряжение о том, чтобы войска поставили на позицию. Войска были поставлены так: пехота стала цепью в ту сторону, откуда было движение [советских] войск, кавалерия пошла с левого фланга, а пулеметный полк, в котором находилось около 150 пулеметов «максим», пошел с правого фланга. И вот, как только подошли ближе [советские] части, начался бой.
Результаты боя таковы, что наступающие части были разбиты наголову. Взято было два орудия [и] человек 200 пленных, которые оказались советскими войсками, то есть оказалось, что на нас наступал отряд Одесской чрезвычайной комиссии. Пленные все были сведены в два училища. Там им дали покушать, затем дали им воззвание и отпустили всех. Заявили, что «кто куда желает − тот туда может идти». Многие из них соглашались остаться у нас, но Махно им сказал, что он «их не возьмет, потому что они − чекисты и могут посеять рознь в рядах махновцев», а потому он их отпускает и «чтобы они сказали остальным товарищам, что махновцы не желают воевать с коммунистами, но коммунисты сами напрашиваются на всевозможные скандалы: от белых они бегут, а на нас наступают и нам не дают держать фронт против белых». Таким первый бой был с советскими войсками.
После того, как закончился бой, мы еще простояли в с. Глодосы одни сутки и пошли в Добровеличковку, а оттуда пошли часть[ю] войск в Ново-Украинку.
Занимая мест. Ново-Украинка, к нам прибыл 3-й Бердянский полк, который мы начали формировать и не кончили ввиду того, что нас объявили вне закона. Этот полк явился без оружия, и стали люди рассказывать, что их обезоружили крестьяне мест. Ровное и обезоружили их путем обмана: [они] заявили им, что они их не пропустят с оружием, а если они сдадут оружие, то они их не тронут и пропустят через село, а потом, когда они пройдут село, то они им отдадут оружие. Командир полка был человек малоопытный, а потому поверил им на честное слово и отдал распоряжение о том, чтобы сдали оружие, и как только было сдано оружие [и] у них отобрано, то изо всего полка было выбрано 170 чел., которых арестовали и отправили в Елизаветград в распоряжение деникинцев, а остальных отпустили.
У нас в [э]то время была связь с Ровным по телефону, и когда мы узнали о том деле, то мы сообщили им [в село], что если только они не возвратят тех 170 чел., которых послали в Елизаветград, то мы не посчитаемся ни с чем и снимем с лица земли все [их] местечко. Когда они узнали, что мы предъявили такое требование, то часть людей, которые были посланы в Елизаветград, [они] возвратили, в том числе и командира полка, который был коммунист. Как только явилась остальная часть полка, то его направили в с. Добровеличковку, для того, чтобы вооружить, так как люди заявили, что они никуда не пойдут дальше, а командир заявил, что он пойдет туда, куда ему было дано распоряжение. Его отпустили, а полк отправили [в Добровеличковку].
На второй день после этого началось наступление на Ново-Украинку, откуда нас выбили. Мы же, отступая до с. Добровеличковки, там остановились. Когда мы стояли в с. Добровеличковке, то к нам прибыла делегация от восставших крестьян, которые не давали отступать советским войскам. Когда они прибыли и стали нас просить, чтобы мы им помогли, но мы, не зная, кто они такие, решили послать [к ним] свою делегацию, в которою попали тт. Шпота Фома и Лащенко. Когда они поехали туда и возвратились, то они стали нам рассказывать, что там − меньшевики и правые эсеры, а командный состав − «все офицера» и «руководит этим движением буржуазия, а потому нам с ними не по пути», и им было отказано в том, чтобы помогать, и даже было выражено недовольствие с нашей стороны.
После этого мы узнали, что этой организацией занята Ново-Украинка. Мы туда направили свои части и думали, что они дадут [нам] бой, но они боя не дали. Махно тогда попросил [их] командира, чтобы тот созвал своих людей, а когда были созваны люди, то Махно выступил с речью, где указывал на ихнюю несправедливость и тут же им заявил, что он никогда не будет с ними в контакте, и что он по силе возможности будет с ними бороться. Они же, выслушав его, не стали возражать, а Махно тут же дал распоряжение о том, чтобы [наши] войска вышли из Ново-Украинки и чтобы направились в с. Добровеличковку, а часть − в Песчаный Брод.
Когда мы прибыли в с. Добровеличковку, то к нам прибыла связь от Калашникова, а на третий день прибыл 1-й Любицкий полк, а как только прибыл 1-й Любицкий полк, то Махно распорядился занять ст. Помощную, и были направлены туда войска, но там проходили советские бронепоезда, которые обстреляли махновцев и не дали [им] занять Помощную, и направлявшиеся [туда] войска возвратились обратно в с. Добровеличковку, а на второй день прибыла связь от Калашникова, который занял ст. Помощную.
Махно, как только узнал о том, что занята ст. Помошная, взял с собою свою жену, потом членов штаба Пузанова и Чучко и отправился на ст. Помощная.
Не знаю, что там было, так как я там не был, [а] был там т. Виктор Белаш, а потому, я полагаю, что [он] даст более подробные сведения о том, что было на ст. Помощной. Я только знаю о том, что когда [обратно] приехала жена Махно, то [она] рассказывала о том, что ее отца и мать убили советские войска, которые проходили через Песчаный Брод, а потом она стала рассказывать о том, [ч]то она уже отомстила за смерть своего отца и матери, и что она на станции Помощной «собственноручно расстреляла много коммунистов».
Вскорости после этого [к нам] приехал отряд матросов, которые были на бронепоездах. Когда они прибыли в село Добровеличковку, то Махно распорядился, чтобы их обезоружили. Так и было сделано, несмотря на то, что они соглашались остаться у Махно, но он их не стал принимать.
На второй день после того, как были разоружены матросы, прибыл [к нам] какой-то полк советский, которому Махно предложил остаться, но они не пожелали. Когда узнал Махно, что этот полк не хочет оставаться у него, а хочет идти на север, то он вышел к ним и стал уговаривать, чтобы они не уходили и чтобы они остались у него, но они отказались. Тогда Махно распорядился, чтобы их разоружили и отпустили: «Пусть идут, куда хочут». Так и было сделано. Когда полк был разоружен, то им было выдано отношение, что «оружие отобрано для того, чтобы вооружить Повстанческую армию, которая остается в тылу белых», а также каждому из них было выдано удостоверение личности. Когда было выдано им удостоверение личности, то Махно еще раз спробовал их уговорить: [он] взял с собою географическую карту и стал им говорить и указывать на карте, что «они не пройдут ввиду того, что с трех сторон − деникинцы, а с четвертой стороны − петлюровцы», но они не согласились. Тогда Махно разозлился и сказал, чтобы отобрали у них все удостоверения, и чтобы их «сейчас же» отправили из села, «чтобы они не торчали на глазах». Так и было сделано, а когда их отправили, то начальник оперативной части Пузанов стал спрашивать Махно: почему так − что матросы хотели остаться, а он их не захотел, а этих просит, чтобы они остались ? Махно ответил, что «матросы − все как один коммунисты, а эти − нет, и эти − хорошие бойцы, и их можно использовать».

Верно: [подпись неразборчива](7)


РГАСПИ. Ф. 71, Оп. 35, Д. 525, Л. 1 - 89. Заверенная копия с перепечатанного документа.



Примечания:
1 - На полях перепечатанной копии имеется рукописная помета об отсутствии далее страниц в подлиннике.
2 - Скорее всего − с А. Лепетченко ? - (Я, Комбаров А.)
3 - Урядником был отец А. Лепетченко. Урядник Лепетченко был убит 28 июля 1908 г. при штурме дома Левадного в Гуляй-Поле - (Я, Комбаров А.)
4 - Альтгаузен Наум Исаакович был членом группы анархистов-коммунистов «Союз бедных хлеборобов». С 1908 г.– провокатор, выдал всю гуляйпольскую группу - (Я, Комбаров А.)
5 - В подлиннике нет страниц [...] по 20 вкл[ючительно]. (Подпись неразборчива) − (Прим. документа)
6 - При сем прилагаю протокол 2-го районного съезда в Гуляй-Поле − (Прим. документа)
7 - Заверительная подпись относится к периоду, когда собирались документы для Комиссии «История Гражданской войны». На первом листе документа имеется штамп «Секретариат Комиссии ИГВ при ЦК ВК(б)У. Киев, ул. Короленко, 39». Перед основным текстом напечатано: «Архив музея ГПУ УССР, № 1169. Подлинник. Скопировано с соблюдением орфографии», «Дневник Чубенко (адъютанта Махно)».