«Тёмная сторона» белого дела

[Андрей Ляпчев]

В годы Гражданской войны крестьяне России и Украины поднимали массовые восстания и против большевиков и против белогвардейцев… Сейчас много пишут о том, почему крестьяне боролись с большевиками. И это правильно…
Но в то же время, по крайней мере в России, создаётся миф о благороднейшем Белом движении, сплошь состоящем из рыцарей без страха и упрёка… Конечно, среди белогвардейцев были очень достойные люди. (Как и среди их противников.) Но была и «тёмная сторона» Белого дела. Крестьяне боролись с белыми армиями не по глупости и не по неграмотности…
Я предлагаю читателям некоторые свидетельства белогвардейцев, опубликованные в России после отмены советской цензуры, о «тёмной стороне» Белого движения.

Из воспоминаний генерал-лейтенанта А. И. Деникина о своей армии:
«Армия представляла собой организм чрезвычайно сложный. В ней были и герои, наполнившие эпическим содержанием летопись борьбы; и мученики, оросившие ее страницы своей кровью; и люди, пришедшие без подъема, без увлечения, но считавшие необходимым исполнить свой долг; и загнанные туда нуждой или просто стадным чувством. Были профессионалы войны, ищущие применения своему ремеслу; были исковерканные жизнью, которые шли, чтобы мстить; были и потерявшие совесть, хотевшие разбойничать и грабить. Наконец, была еще рыхлая, безличная среда вольных и подневольных людей, попавших охотою, по мобилизации, случайно, по своей или чужой ошибке; их психология менялась диаметрально при колебаниях боевого счастья…
Наши походы, в обстановке необычайной, создавали чудесные боевые традиции добровольцев. Но из них некоторые выносили также и печальные навыки: легкое отношение к жизни – своей и чужой, к «большевистскому» добру; слишком распространительное толкование понятия «большевик», которое обнимало широко вольных и невольных участников советского уклада. У многих слагалась особая психология, создававшая двойную мораль: одну в отношении к своим, другую – к чужим…
Армии понемногу погрязли в больших и малых грехах, набросивших густую тень на светлый лик освободительного движения. Это была оборотная сторона борьбы, ее трагедия…
«Военная добыча» стала для некоторых снизу одним из двигателей, для других сверху – одним из демагогических способов привести в движение иногда инертную, колеблющуюся массу.
О войсках, сформированных из горцев Кавказа, не хочется и говорить. Десятки лет культурной работы нужны еще для того, чтобы изменить их бытовые навыки… Если для регулярных частей погоня за добычей была явлением благоприобретенным, то для казачьих войск – исторической традицией, восходящих ко временам Дикого поля и Запорожья, прошедшей красной нитью через последующую историю войн и модернизированную временем в формах, но не в духе…
Когда в феврале 1919 года кубанские эшелоны текли на помощь Дону, то задержка их обусловливалась не только расстройством транспорта и желанием ограничить борьбу в пределах «защиты родных хат». На попутных станциях останавливались перегруженные эшелоны и занимались отправкой в свои станицы «заводских лошадок и прочего барахла».
Я помню рассказ председателя Терского Круга Губарева, который в перерыве сессии ушел в полк рядовым казаком, чтобы ознакомиться с подлинной боевой жизнью Терской дивизии.
- Конечно, посылать обмундирование не стоит. Они десять раз уже переоделись. Возвращается казак с похода нагруженный так, что ни его, ни лошади не видать. А на другой день идет в поход опять в одной рваной черкеске…
И совсем уже похоронным звоном прозвучала вызвавшая на Дону ликование телеграмма генерала Мамонтова, возвратившегося из тамбовского рейда:
«Посылаю привет. Везем родным и друзьям богатые подарки, донской казне 60 миллионов рублей, на украшение церквей – дорогие иконы и церковную утварь»…
За гранью, где кончается «военная добыча» и «реквизиция», открывается мрачная бездна морального падения: насилие и грабежи.
Они пронеслись по Северному Кавказу, по всему Югу, по всему российскому театру гражданской войны, творимые красными, белыми, зелеными, наполняя новыми слезами и кровью чашу страданий народа, путая в его сознании все «цвета» военно-политического спектра и не раз стирая черты, отделяющие образ спасителя от врага.
Много написано, еще больше напишут об этой язве, разъедавшей армии гражданской войны всех противников на всех фронтах. Правды и лжи…
За войсками следом шла контрразведка. Никогда еще этот институт не получал такого широкого применения, как в минувший период гражданской войны. Его создавали у себя не только высшие штабы, военные губернаторы, почти каждая воинская часть, политические организации, донское, кубанское и терское правительства, наконец, даже… отдел пропаганды… Это было какое-то поветрие, болезненная мания, созданная разлитым по стране взаимным недоверием и подозрительностью…
Волна антисемитского настроения охватила Юг задолго до вступления армий в «черту оседлости». … Войска Вооруженных сил Юга не избегли общего недуга и запятнали себя еврейскими погромами на путях своих от Харькова и Екатеринослава до Киева и Каменец-Подольска.
Внутренние язвы загноились в атмосфере ненавистничества.
Погромы несли бедствие еврейскому населению, они же поражали дух самих войск, извращая их психику, разрушая дисциплину, внося развал…
Классовый эгоизм процветал пышно повсюду, не склонный не только к жертвам, но и к уступкам. Он одинаково владел и хозяином и работником, и крестьянином и помещиком, и пролетарием и буржуем. Все требовали от власти защиты своих прав и интересов, но очень немногие склонны были оказать ей реальную помощь. Особенно странной была эта черта в отношениях большинства буржуазии к той власти, которая восстанавливала буржуазный строй и собственность. Материальная помощь армии и правительству со стороны имущих классов выражалась цифрами ничтожными – в полном смысле слова. И в то же время претензии этих классов были весьма велики…
Казнокрадство, хищения, взяточничество стали явлениями обычными; целые корпорации страдали этим недугом. Ничтожность содержания и задержка в его получении были одной из причин этих явлений. Так, железнодорожный транспорт стал буквально оброчной статьей персонала. Проехать и отправить груз нормальным путем зачастую стало невозможным…
Традиция беззакония пронизывала народную жизнь, вызывая появление множества авантюристов, самозванцев – крупных и мелких…
В городах шел разврат, разгул, пьянство и кутежи, в которые очертя голову бросалось и офицерство, приезжавшее с фронта.
«Жизни – грош цена. Хоть день, да мой!..»
Шел пир во время чумы, возбуждая злобу или отвращение в сторонних зрителях, придавленных нуждой, в тех праведниках, которые кормились голодным пайком, ютились в тесноте и холоде реквизированной комнаты, ходили в истрепанном платье, занимая иногда очень высокие должности общественной или государственной службы и неся ее с величайшим бескорыстием. Таких было немало, но не они, к сожалению, давали общий тон жизни Юга.
Великие потрясения не проходят без поражения морального облика народа. Русская Смута, наряду с примерами высокого самопожертвования, всколыхнула еще в большей степени всю грязную накипь, все низменные стороны, таившиеся в глубинах человеческой души…
И вот, учитывая слагаемые сил и средств боровшихся сторон, приходишь к умозаключению, что в отношении подъема и активности народных настроений Белое движение имело немногим больше шансов, чем большевизм.»

Из воспоминаний генерал-лейтенанта П. Н. Врангеля о деникинской армии:
«В станице Курганной я застал грабивших лавки и отбиравших у иногороднего населения лошадей казаков дивизии генерала Покровского. К моему негодованию во главе грабителей оказалось несколько офицеров. Я приказал их привести к себе и предупредил, что ежели через час они окажутся еще в расположении моей дивизии, то я предам их тут же военно-полевому суду и расстреляю, как мародеров. Через полчаса ни одного казака в станице уже не оказалось. Я телеграфировал генералу Покровскому о действиях его людей.
К сожалению, как мне пришлось впоследствии убедиться, генерал Покровский не только не препятствовал, но отчасти сам поощрял дурные инстинкты своих подчиненных. Среди его частей выработался взгляд на настоящую борьбу не как на освободительную, а как на средство наживы…
Освобожденный от красного ига Терек подымался. Станицы, через которые мы проезжали, кишели народом. Скакали спешившие на сбор к станичному правлению казаки. Шли в праздничных нарядах статные, красивые казачки. На околице одной из станиц мы встретили человек пять казачат с винтовками. Автомобиль завяз в грязи, и пока подоспевшие казаки его вытаскивали, я разговорился с казачатами:
— Куда идете, хлопцы?
— Большевиков идем бить, тут много их по камышу попряталось, як их армия бежала. Я вчерась семерых убил, — в сознании совершенного подвига заявил один из хлопцев, казаченок лет двенадцати, в бешмете и огромной мохнатой папахе…
…Казавшийся твердым и непреклонным, генерал Деникин в отношении подчиненных ему старших начальников оказывался необъяснимо мягким. Сам настоящий солдат, строгий к себе, жизнью своей дававший пример невзыскательности, он как будто не решался требовать этого от своих подчиненных. Смотрел сквозь пальцы на происходивший в самом Екатеринодаре безобразный разгул генералов Шкуро, Покровского и других. Главнокомандующему не могли быть неизвестны самоуправные действия, бесшабашный разгул и бешеное бросание денег этими генералами. Однако, на все это генерал Деникин смотрел как будто безучастно…
Я считал действия генерала Мамонтова не только неудачными, но явно преступными. Проникнув в тыл врага, имея в руках крупную массу прекрасной конницы, он не только не использовал выгодности своего положения, но явно избегал боя, все время уклоняясь от столкновений.
Полки генерала Мамонтова вернулись обремененные огромной добычей в виде гуртов племенного скота, возов мануфактуры и бакалеи, столового и церковного серебра. Выйдя на фронт наших частей, генерал Мамонтов передал по радио привет "родному Дону" и сообщил, что везет "Тихому Дону" и "родным и знакомым" "богатые подарки". Дальше шел перечень "подарков", включительно до церковной утвари и риз. Радиотелеграмма эта была принята всеми радиостанциями. Она не могла не быть известна и штабу Главнокомандующего. Однако, генерал Мамонтов не только не был отрешен от должности и предан суду, но ставка его явно выдвигала...
На фронте Донской и Добровольческой армии наши части безостановочно двигались вперед… В Екатеринодаре и Ростове было общее ликование. Вместе с тем от генерала Юзефовича узнал я и много грустного. По его словам штаб генерала Май-Маевского во главе с ним самим вел себя в Ростове самым непозволительным образом. Гомерические кутежи и бешеное швыряние денег на глазах всего населения вызывали среди благоразумных элементов справедливый ропот. Тыл был по-прежнему не организован. Войсковые начальники, не исключая самых младших, являлись в своих районах полновластными сатрапами. Поощряемые свыше войска смотрели на войну, как на средство наживы. Произвол и насилие стали обычным явлением…»

Из воспоминаний донского казак П. Н. Кудинова, руководителя Вешенского восстания в тылу у большевиков в 1919 году, вызванного политикой «расказачивания»:
«Как расценивают прошлое и настоящее казачества наши соотечественники - не-казаки? Та система расценки до настоящих времен не изменилась. Нашим соотечественникам, жившим в минувших столетиях, было поведано царями, что народ, обитающий на юге, именующийся "Донские казаки", есть бродячая орда разбойников, которых нужно "ловити, приводити в Москву и казнити". И вот это мудрое учение, воплотившееся в кровь и плоть боярских деток и крестьян, остается в том же виде и до настоящих дней; всякая же попытка разубедить этого дорогого соотечественника в провокации едва ли приведет к желательным результатам. Что это клевета и несправедливость по отношению к казачеству - скорее признает красный комиссар, чем белый генерал. Говоря простым языком, для зарубежных русских помещиков казачество терпимо столько же, сколько большевики. (…)
[В 1918 году] после многих лет погребения воскресла казачья мечта, а эта мечта: Войсковой Круг с всенародно выборными атаманами. С казачьей искренностью, как глава власти, А. М. Каледин и его помощник М. П. Богаевский открыли Круг, зашумел майдан по старому обычаю, но не надолго. Судьба изменила, и благородные вожди, мученически положивши душу за други своя, отошли в историю вечных воспоминаний и молитв. Некоторые из атаманов, пришедших на смену павших жертвой, как, например, П. Н. Краснов, к глубокому сожалению, далеко не выполнили заветов предков; политическая игра в партии и группировки, слюнявое нытье по старому блаженству, боязнь потерять царскую милость, выгибание перед царскими сенаторами; "Всевеликий" народный избранник казачества, за ширмой провозглашенной свободы всея Руси и Донского казачества, нерешительно топтался, роняя капли горьких слез на почву бесплодную. Торопливо вооружался свободой, а сражался самодержавием, неприкосновенностью помещичьей присвоенной собственности, поркой и ограблением крестьян и казаков, а в награду за сие: из земли родной бежал в край чужой.
Итак, сильных сторон казачества ни из фактов истории, ни из личного наблюдения в революционных событиях я не вижу. Во всем жизненном процессе казачьего бытия - расколы, предательства, рабские поклоны пред боярами и др. унизительные явления.

Из воспоминаний генерал-лейтенанта атамана Г. М. Семенова, преемника А. В. Колчака, о деятельности частей чехословацкого корпуса, контролировавших с санкции Верховного правителя железную дорогу:
«Грабеж мирного населения и государственных учреждений по пути следования чехов достиг степеней совершенно невероятных. Награбленное имущество в воинских эшелонах доставлялось в Харбин, где продавалось совершенно открыто чехами, снявшими для этой цели здание местного цирка и устроившими из него магазин, в котором продавались вывезенные из Сибири предметы домашнего обихода, как-то: самовары, швейные машины, иконы, серебряная посуда, экипажи, земледельческие орудия, даже слитки меди и машины, вывезенные с заводов Урала».

Из воспоминаний генерала К. В. Сахарова, командующего одной из колчаковских армий, о борьбе колчаковцев с партизанским движением:
«Неумелые руководители борьбы с этими бандами применили самый легкий и несправедливый способ: возлагали ответственность за порчу железной дороги на местное население. Производилась экзекуция деревень и целых волостей. Уже после конца борьбы на фронте, когда остатки нашей армии шли на восток, приходилось видеть несколько больших сел, сожженных этими отрядами почти дотла в наказание за непоимку разбойников-большевиков… Огромные, растянувшиеся на несколько верст, села представляли сплошные развалины с торчащими кое-где обуглившимися, полусгорелыми домами. Крестьянское население таких сел разбредалось и было обречено на нищету, голод и смерть».

Из приказа «РУССКИМ ОТРЯДАМ НА ТЕРРИТОРИИ СОВЕТСКОЙ СИБИРИ» от 21 мая 1921 года генерал-лейтенанта барона Романа Унгерна фон Штернберга, одного из вождей белого движения в азиатской части России, диктатора Монголии:
«Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожать вместе с семьями. Их имущество конфисковывать… Ярости народной против руководителей и преданных слуг красных учений не ставить никаких преград…»